С этим он и ушел, бедняга; несчастный сам уже не знал, что говорит, его угнетало мое молчание, мой взгляд, буквально кричавший о том, что я отгадал две трети его секрета. Да-да, он, похоже, совсем потерял голову, если явился ко мне в такой момент, да еще решился оставить мадемуазель Станжерсон, хотя ему не давала покоя эта ужасная мысль о совпадениях…

После его ухода я задумался. Я размышлял о том, что надо быть хитрее хитрого и перехитрить саму хитрость, сделать так, чтобы убийца, если он и в самом деле собирался этой ночью отправиться в комнату мадемуазель Станжерсон, ни на секунду не заподозрил, что мы догадываемся о его намерениях. Разумеется, необходимо помешать ему проникнуть туда, пускай даже ценою его жизни, и все-таки дать ему возможность достаточно проявить себя, чтобы живого или мертвого, но увидеть его воочию! Ибо пора уже кончать с этим, пора освободить мадемуазель Станжерсон, спасти ее от этой медленной агонии! Да, мой друг, – заявил Рультабий, положив на стол трубку и допив свой стакан, – пора мне увидеть – и на этот раз вполне отчетливо – его лицо, чтобы быть уверенным, убедиться наконец, что он вписывается в круг, подсказанный мне здравым смыслом.

Тут появилась хозяйка, она принесла традиционный омлет с салом. Рультабий немного полюбезничал с госпожой Матье, пребывавшей в отличнейшем расположении духа.

– Пожалуй, – шепнул он мне, – теперь, когда папаша Матье прикован к постели своим ревматизмом, она выглядит гораздо веселее, чем когда он был в добром здравии.

Однако меня нисколько не занимали ни шутки Рультабия, ни улыбки хозяйки харчевни – мысли мои целиком были поглощены последними словами моего юного друга и странным поведением господина Робера Дарзака.

Когда Рультабий покончил с омлетом и мы снова остались одни, он продолжил прерванный разговор.

– Отправляя вам сегодня утром телеграмму, – сказал он, – я полагался на слова господина Дарзака о том, что убийца, возможно, придет ближайшей ночью. Теперь я могу с уверенностью утверждать: он обязательно придет. Да, я жду его.

– И что же вселило в вас эту уверенность? Уж не…

– Молчите, – прервал меня с улыбкой Рультабий, – молчите, не то вы ляпнете очередную глупость. Да, я знаю о том, что убийца непременно придет, и узнал я об этом ровно в половине одиннадцатого утра, то есть еще до вашего приезда и, следовательно, до того, как мы увидели в окне замка Артура Ранса…

– Ах, – вздохнул я, – в самом деле… Но почему именно в половине одиннадцатого?

– Да потому что именно в половине одиннадцатого я заметил, что мадемуазель Станжерсон прилагает все старания, чтобы позволить убийце проникнуть к ней в комнату, точно так же как господин Робер Дарзак принимал все меры предосторожности, чтобы помешать ему войти, и даже обратился ко мне…

– О-о! – воскликнул я. – Мыслимо ли это? – И затем уже тихонько добавил: – Разве вы не говорили, что мадемуазель Станжерсон обожает господина Робера Дарзака? Я ничего не путаю?

– Да, это истинная правда!

– В таком случае не кажется ли вам странным…

– В этом деле все достаточно странно, мой друг, но поверьте: то, чему вы удивляетесь теперь, ничто по сравнению с неожиданностью, которая вас ожидает!

– Придется согласиться с тем, – добавил я, – что между мадемуазель Станжерсон и ее убийцей существует, по крайней мере, эпистолярная связь.

– Соглашайтесь, друг мой, соглашайтесь! Вы ничем не рискуете! Я ведь уже рассказал вам историю с письмом, оставленным на столе мадемуазель Станжерсон убийцей в ту ночь, когда произошли события в загадочной галерее, а затем исчезнувшим… в кармане мадемуазель Матильды! Кто знает, может, в этом письме убийца требовал от своей жертвы более эффективного свидания, а может, он сразу же после отъезда господина Дарзака сообщил мадемуазель Станжерсон о том, что свидание это должно состояться ближайшей ночью? – И мой друг молча усмехнулся.

Бывали минуты, когда я спрашивал себя: уж не смеется ли он надо мной?

В этот момент открылась входная дверь. Рультабий так быстро вскочил со своего места, что можно было подумать, будто через его стул пропустили электрический ток.

– Господин Артур Ранс! – воскликнул он.

В самом деле, на пороге стоял Артур Ранс, приветствуя нас с привычной невозмутимостью.

– Вы узнаете меня, сударь? – вежливо, но довольно напористо обратился Рультабий к американцу.

Артур Ранс ответил, что сразу признал в Рультабие того мальчика, с которым повстречался тогда в буфете. При этих словах лицо Рультабия вспыхивает гневом: еще бы – какой он мальчик!

– Вот я и вышел из замка, чтобы пожать вашу руку, – добавляет мистер Ранс. – Вы очень забавный молодой человек. – И американец протягивает моему другу руку.

Рультабий, повеселев, протягивает свою, смеется, представляет меня, представляет мне господина Артура Уильяма Ранса и приглашает его разделить с нами трапезу.

– Нет, я обедаю с господином Станжерсоном.

Артур Ранс превосходно говорит по-французски, почти без иностранного акцента.

– Я думал, сударь, что уже не буду иметь удовольствия видеть вас. Если не ошибаюсь, вы собирались покинуть нашу страну на другой день или же через день после приема в Елисейском дворце?

Во время этой нечаянной беседы мы с Рультабием стараемся казаться беспечными, а сами жадно ловим каждое слово американца.

Гладко выбритое, с фиолетовыми прожилками лицо, набухшие веки, какой-то судорожный нервный тик – все изобличает в нем человека пьющего. Как этот жалкий тип может сидеть за одним столом с господином Станжерсоном? Откуда эта близость со знаменитым профессором?

Через несколько дней Фредерик Ларсан, который, так же как и мы, был удивлен и заинтригован появлением в замке американца и немедленно навел о нем справки, рассказал мне, что господин Ранс стал пить только лет пятнадцать назад, то есть после отъезда из Филадельфии профессора и его дочери. А в ту пору, когда Станжерсоны жили в Америке, они дружили и часто встречались с Артуром Рансом, одним из самых известных френологов[11]Нового Света. Благодаря новым замысловатым опытам он сумел значительно двинуть вперед науку Галла[12] и Лаватера[13].