В этот момент послышался шум в соседней комнате.

– Похоже, он, – заметил Рультабий.

– Я забыл спросить вас об одной вещи, – спохватился я. – В присутствии полицейского ни слова о нашей ночной экспедиции, не так ли?

– Ну конечно! Будем действовать одни, на свой собственный страх и риск.

– И вся слава достанется нам?

– Так точно, тщеславный человек!

Ужинали мы с Фредериком Ларсаном в его комнате. Мы застали его у себя… Он сказал, что недавно вернулся, и пригласил нас к столу. Ужин прошел в приятнейшей обстановке, и мне не составило ни малейшего труда понять, что этим мы обязаны благодушной уверенности, в которой пребывали и Рультабий, и Фредерик Ларсан, каждый со своей стороны убежденный в том, что добрался наконец до истины. Рультабий сообщил великому Фреду, что я приехал к нему по собственному почину и что он задержал меня, дабы я помог ему закончить одну большую работу, которую он намеревается отправить сегодня же в «Эпок». По его словам, я собираюсь уехать обратно в Париж одиннадцатичасовым поездом и увезти с собой его рукопись – что-то вроде романа с продолжением, в котором юный репортер описывал основные эпизоды таинственных событий, имевших место в Гландье. Выслушав его объяснение, Ларсан только улыбнулся, давая понять, что его не проведешь, однако, как и подобает вежливому человеку, не позволил себе ни единого замечания по поводу того, что его никоим образом не касается. Соблюдая величайшую осторожность в словах и даже в интонациях, Ларсан с Рультабием довольно долго обсуждали присутствие в замке господина Артура Ранса, говорили и о его прошлом в Америке, о котором им хотелось бы знать гораздо больше, в особенности если это касалось его отношений со Станжерсонами.

В какой-то момент Ларсан, который, как мне показалось, почувствовал себя вдруг неважно, с усилием произнес:

– Я полагаю, господин Рультабий, что в Гландье нам скоро нечего будет больше делать; по-моему, нам осталось провести здесь считаные вечера.

– И я того же мнения, господин Фред.

– Вы считаете это расследование законченным?

– Я не отрицаю, что оно закончено и что ничего нового мы уже не узнаем.

– И вам известна личность виновного? – спросил Ларсан.

– А вам?

– Да.

– Мне тоже, – кивнул Рультабий.

– Это одно и то же лицо?

– Не думаю, если только вы не переменили своего мнения, – заметил юный репортер и, помолчав, счел нужным добавить: – Господин Дарзак честный человек!

– Вы уверены в этом? – вскинул брови Ларсан. – Ну, что касается меня, то я уверен совершенно в обратном… Итак, значит, война?

– Да, война. И я побью вас, господин Фредерик Ларсан.

– Молодость не знает сомнений, – со смехом произнес великий Фред, обращаясь ко мне.

– Не знает, – словно эхо вторил ему Рультабий.

Вдруг Ларсан, поднявшийся было, чтобы пожелать нам доброй ночи, поднес обе руки к груди и пошатнулся. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться на Рультабия. Он страшно побледнел и повалился в кресло.

– Ох, ох! – простонал он. – Что это со мной? Неужели меня отравили?

Он растерянно воззрился на нас… Напрасно мы пытались расспрашивать его, он уже впал в беспамятство, и нам не удалось вытянуть из него ни слова. Мы были крайне обеспокоены и за него, и за себя, так как ели все то же, к чему прикасался Фредерик Ларсан. Мы бестолково суетились вокруг него. Теперь он, казалось, уже не испытывал боли, но его отяжелевшая голова упала на плечо, и веки сомкнулись. Склонившись над ним, Рультабий стал слушать его сердце…

Когда мой друг распрямился, лицо его было абсолютно спокойно, хотя только что он казался очень взволнованным.

– Он спит, – сказал Рультабий и потащил меня к себе в комнату, предварительно закрыв дверь комнаты Ларсана.

– Снотворное? – вопрошал я. – Уж не хочет ли мадемуазель Станжерсон усыпить сегодня вечером всех?

– Не исключено, – хладнокровно ответил Рультабий, думая о чем-то своем.

– А мы-то как же? Как же мы? – кричал я. – Кто поручится, что и мы не проглотили точно такое же снотворное?

– Вы чувствуете себя неважно? – невозмутимо спросил меня Рультабий.

– Нет, напротив!

– Вам хочется спать?

– Нисколько…

– Ну что ж, мой друг, в таком случае предлагаю вам выкурить эту превосходную сигару.

Он протянул мне первоклассную гаванскую сигару, которую подарил ему господин Дарзак, сам же закурил свою неизменную трубку.

Так мы просидели в этой комнате до десяти часов, ни разу не нарушив молчания. Рультабий непрестанно курил, нахмурив лоб и устремив взгляд куда-то вдаль. В десять часов он разулся и подал мне знак; я сразу понял, что должен последовать его примеру и снять ботинки. Когда оба мы остались в носках, Рультабий промолвил, но так тихо, что я скорее угадал, чем расслышал это слово:

– Оружие!

Из кармана пиджака я достал свой револьвер.

– Заряжайте! – скомандовал он.

Я выполнил.

Затем он направился к двери комнаты и с величайшей осторожностью открыл ее. Мы очутились в сворачивающей галерее. Рультабий снова подал мне знак. Я понял, что должен занять свой пост в темном чулане. Я уже было пошел, как вдруг Рультабий догнал меня и поцеловал, затем все так же бесшумно вернулся к себе. Удивленный этим порывом чувств и несколько обеспокоенный, я добрался до правого участка галереи и беспрепятственно пошел дальше; миновав лестничную площадку, я двинулся вперед по левому крылу прямой галереи и достиг темного чулана. Прежде чем войти в чулан, я внимательно изучил шнурок, стягивающий оконный занавес… Мне и в самом деле стоило только коснуться шнурка рукой, чтобы тяжелый занавес упал, скрыв от взора Рультабия световой квадрат: условленный сигнал. Звуки шагов заставили меня остановиться возле двери Артура Ранса. Значит, он не лег! Но почему же он, оставшись в замке, не ужинал вместе с господином Станжерсоном и его дочерью? По крайней мере, я не видел его за столом в тот момент, когда мы стали невольными свидетелями странного поступка мадемуазель Станжерсон.

Когда я вошел в темный чулан, мне там очень понравилось. Я видел всю галерею насквозь – она была освещена, как днем. Ничего из того, что там произойдет, не укроется от моего взора. Но что же все-таки там случится? Может быть, что-то очень важное. И снова меня пронзило беспокойное воспоминание о поцелуе Рультабия. Так целуют своих друзей только в особо торжественных случаях или же если им грозит какая-нибудь опасность! Неужели мне грозит смертельная опасность? Вцепившись пальцами в рукоятку револьвера, я стал ждать. Конечно, я не герой, но и не трус.

В таком положении я простоял около часа, и в течение этого времени не заметил ничего необычного. Дождь на улице, припустивший около девяти часов вечера, прекратился.