– Не печалься слишком сильно, сын мой, – донесся до Даниэля голос индейца. – Прими эту потерю как неизбежное и постарайся понять: там, где мы не властны ничего изменить, остается только одно – смирение.

Даниэль резко обернулся в сторону говорящего.

– Если бы ее убил человек, тогда я бы знал, что делать.

– Что? – спросил индеец.

– Я бы пошел и убил его. – Руки Даниэля на долю секунды сжались в кулаки, но уже в следующий момент безвольно опустились вдоль тела. – Но когда она сама это сделала, я не знаю, куда идти и что делать.

– Так ли это важно, – пожал плечами индеец, – каким образом твоя мать ушла из жизни? Ее уже не вернешь. А вот ты можешь себе сильно навредить, если неправильно будешь переживать эту потерю. А тебе ведь еще жить да жить.

Даниэль с недоумением уставился на индейца. Сейчас лицо его показалось Даниэлю не таким уж и старым, как в первый момент. Морщин на лице заметно поубавилось, а волосы на голове были уже не седыми, как еще полчаса назад, а черными, как смоль. Да и фигура его заметно помолодела. Тело стало сильным и мускулистым, как тело молодого ягуара, а глаза смотрели пронзительно и остро, проникая в самую душу собеседника, распознавая в ней все ее малейшие движения.

Даниэлю стало не по себе. Ему приходилось быть свидетелем того, как после тяжелых потерь и трагедий люди на глазах из молодых превращались в седых стариков. Но никогда прежде ему не приходилось видеть, чтобы человек в течение получаса сбросил со своих плеч несколько десятков лет.

– Ты кто? – почти шепотом, с ужасом глядя на индейца, пролепетал Даниэль.

– Не бойся меня. – Индеец тепло улыбнулся. – Я дух твоего рода, пришел поддержать тебя в тяжелую минуту и дать несколько наставлений для твоей дальнейшей жизни. Ведь теперь сделать это больше некому.

– Мать моя мертва, – возразил Даниэль, – но я возвращаюсь к отцу. Он наставит и поддержит меня.

– Твой отец покинул Мексику, он отплыл в Испанию, чтобы больше никогда не вернуться на эту землю.

– Этого не может быть! – возмущенно закричал Даниэль. – Он не мог бросить меня одного.

– Он не знает о случившемся и считает, что ты в любящих руках матери.

– Откуда ты знаешь!

– Не забывай, что я дух, а духам известно многое из того, что не дано знать земному человеку.

Даниэль низко опустил голову и замолчал. Он вспомнил, как совсем недавно у тела матери пережил состояние великого одиночества. Только сейчас до него дошло, что это не было случайностью. Он каким-то образом почувствовал истинное положение вещей.

– Ты прав, мой мальчик, – произнес индеец, – тебе удалось уловить истинное положение вещей, потому что я был рядом и дал тебе возможность почувствовать это. Теперь, когда ты все знаешь, выслушай меня. Мир не так уж и жесток, как может показаться на первый взгляд. Наоборот, в нем все разумно и правильно устроено.

– Разве это правильно? – Даниэль с горечью посмотрел в сторону матери. – А отец! Он привез на корабле новую жену. Если бы он этого не сделал, мать до сих пор была бы жива и продолжала любить его, как и прежде.

– Ты еще слишком молод, чтобы рассуждать о таких сложных вещах, – проговорил индеец.

– Я уже вполне взрослый. – Даниэль высоко вскинул голову. – А после сегодняшнего дня мне кажется, что я состарился на целую жизнь.

– Все так и не так, мальчик мой. – Индеец наклонился вниз, зачерпнул немного песка в ладонь, затем, сложив пальцы в трубочку, стал выпускать песок из сложенной ладони тонкой струйкой на землю.

Даниэль смотрел на него как зачарованный.

– Вот так текут наши жизни, как этот песок. Падают в вечность песчинка за песчинкой, пока не исчерпаются все вероятные возможности и ты не обратишься в пустоту. – При этих словах индеец раскрыл пустую ладонь и показал ее Даниэлю.

– Почему ты сказал «жизни»? – спросил Даниэль. – Разве она у нас не одна?

Индеец отрицательно качнул головой.

– У вас у всех, у тебя, матери и отца, еще будет возможность встретиться и исправить все то, что вольно или невольно вы сотворили. И тогда ваш мир придет в равновесие. Вот это я и хотел сказать тебе, а сейчас мне пора, я и так уже долго задержался здесь. – Индеец легко поднялся с камня, на котором сидел.

– Постой, – взволнованно проговорил Даниэль. – Я ничего не понял. Объясни!

Индеец ничего не ответил и подошел к телу Томи. Несколько секунд он в молчании смотрел на женщину. Потом взгляд его упал на ожерелье, валяющееся неподалеку от Томи. Индеец повернулся к Даниэлю.

– Предай ее тело огню, как подобает по нашему обычаю. Ее душа поднимется из пепла и, превратившись в птицу, отправится в мир мертвых. А это, – индеец наклонился и поднял ожерелье, – оставь духу Земли. Он надежно сохранит его для твоей матери.

– Но моя мать никогда уже не сможет надеть его на свою шею, – удивился Даниэль словам индейца.

– Ты еще не понимаешь. – Индеец качнул головой. – Однажды твоя мать придет на это место, когда поймет, что это ее вещь, а сейчас прощай. – Индеец протянул Даниэлю ожерелье и, повернувшись спиной, быстро зашагал прочь.

– Постой! – крикнул Даниэль. – Я ничего не понял. Объясни!

Индеец даже не оглянулся, он продолжал свой путь, ловко перепрыгивая с камня на камень, пока не исчез из виду. Даниэль тяжело вздохнул и побрел к телу матери, распростертому на земле.

Нелли раздумывала над сложной дилеммой – куда ей отправиться сегодня ночью. В палатку к мужу или опять к Готье? К Готье ей идти не очень-то и хотелось, к Спенсеру, как ни странно, тоже. По логике вещей, ей следовало бы сейчас просто бежать к Спенсеру и умолять его о прощении. Ведь, в конечном счете, как ни крути, она все же виновата перед мужем. Правда, Спенсер на самом деле не знает, насколько глубока ее вина перед ним. В его поле зрения случайно оказалась лишь небольшая верхушка айсберга их отношений с Готье, а что на самом деле и как долго связывает ее с Готье, Спенсер знать не мог. Но тем не менее сейчас видеть Спенсера Нелли не очень-то и хотелось. Она с удовольствием предпочла бы не видеть никого вообще из членов этой экспедиции. Хотя она так ждала эту поездку, столько надежд связывала с ней. Но с самого начала все пошло не так. Эта ненужная размолвка с мужем на излете их отношений с Готье. Ведь именно в этой экспедиции Нелли решила с ним окончательно объясниться с тем, чтобы разойтись раз и навсегда. Но когда Готье стал умолять ее о поездке в Шочимилько, ее сердце отчего-то дрогнуло.

«Это будет последний раз, мой прощальный бал», – подумала она тогда. Если бы она только могла предположить, чем закончится этот бал, она бы объяснилась с Готье прямо в тот же день, не доводя дело до крайностей. Нелли нахмурилась, она вдруг вспомнила, какой прилив ненависти ощутила сегодня днем к Градской, хотя объективной причины для этого совсем не было. Вот уж крайность так крайность. Это свое состояние просто ошеломило Нелли, особенно когда у нее возникло стихийное желание убить Градскую.