— Что ты пытаешься выяснить?

— Где он находится. И возвращался ли он вообще в Англию.

— А его родственники? Ты связывалась с кем-нибудь из них?

— Ну, в Чешире есть одно место. Я могла бы написать туда письмо. Но что бы я сказала? Пишу из любопытства, узнать, жив ваш сын или нет. Несколько бестактно.

— Верно. А как насчет тех, для кого он работал?

— Для этого я и приехала в Лондон. Полагаю, что, если я появлюсь в учреждении собственной персоной, представившись его подругой, то это принесет больше пользы, чем просто телефонный звонок.

— Ты уже пыталась это сделать?

Шейла поставила чашку на блюдце, не сделав глотка.

— Да, один раз пыталась. Они знают о нем не больше меня. Просили дать им знать, если я выясню что-нибудь, потому что они очень хотят его увидеть. Его телефон отключен, электронная почта не отвечает, буквы просто проваливаются в черную дыру. Они не знают, получает ли он их письма или нет.

— О боже!

Мы одновременно подняли свои чашки и отпили из них. Я поставила свою чашку с громким звяканьем.

— Но его брат?

— Брат?

— Да, я уверена, что Гевин упоминал брата Бертрана. У него странное имя, просто инициалы. Дж. Н. Нет, Г. Н. Его называли Г. Н.

— У него нет брата.

— Есть. Я помню, Гевин упоминал его. Мы говорили о блогах, и Гевин сказал, что многие журналисты ведут блоги, когда находятся за границей. Я спросила, прибегал ли он к этому, и получила ответ, что нет. Он сказал, что Бертран тоже не завел блога, вместо этого он пользовался электронной почтой для связи с братом по имени Г. Н.

— Я проверяла по «Кто есть кто». Бертран — единственный ребенок.

— Что тогда?..

Мы пристально смотрели друг на друга с противоположных сторон стола. Внезапно все стало гораздо сложнее, чем было раньше.

— Либо Г. Н. кто-то еще, не брат Бертрана, либо его не существует вовсе, — сказала Шейла.

— Он должен существовать, если Бертран связывался с ним по электронной почте.

— Должно быть, имеется адрес электронной почты, но это не обязательно какой-то человек.

— Почему тогда Гевин говорил, что это брат Бертрана?

— Кто знает? Может, его это устраивало. Люди делают странные вещи, когда боятся чего-нибудь.

— Что ты намерена делать дальше?

— Сходить в редакции других газет и журналов. Следить за информацией в СМИ.

— И если ты его обнаружишь?

— То все будет зависеть от того, где он находится и в каком состоянии. Если он в плену, то можно будет что-то предпринять в этом отношении — что-то серьезное. Но я не думаю, что это так, раз Гевин вернулся. Уверена, что в прессе появилось бы какое-нибудь сообщение, если бы Бертран оставался в плену живым. Думаю, либо он погиб — и семья потребовала не предавать это огласке, либо он жив и находится на родине. Ведь должен же быть человек, который это знает.

Обсуждать дальше эту тему было бесполезно. До тех пор пока мы не обзаведемся свежей информацией. Вместо этого я рассказала Шейле о своей встрече с Хью Челленджером и посещении его квартиры. По завершении рассказа я вынула из сумки фотографию и положила ее на стол между нами.

Шейла взяла ее и долго разглядывала. Сначала она просто смотрела на нее, потом стала внимательно рассматривать фото по углам, затем перевернула его и оглядела с обратной стороны.

— Надеялась, что имеется дата. Иногда на фото ставят даты.

— Я уже пыталась ее обнаружить. Думаю, снимок сделан не так давно — в последние несколько лет. Потому что он выглядит… не таким, как теперь… но все же…

— Возраст тот же. Это так, но фото снято до того, как он попал в плен. До того, как с ним что-то случилось. Он выглядит семнадцатилетним парнем — склонным к шуткам и озорству, способным на всякие проделки.

— Если бы я встретилась с ним тогда.

Шейла оторвала взгляд от фото и взглянула на меня:

— Кэт, Гевин рассказывал тебе о других местах за границей, где он побывал, или о своей работе там?

— Нет, фактически он ничего не говорил о прошлом. У меня сложилось впечатление, что он впервые попал в зону боевых действий. Хотя не знаю, говорил ли он когда-нибудь об этом.

— Надо выяснить. Ведь если его сняли в Ираке до плена, когда он был с Бертраном, фотографом, тогда снимок мог быть сделан Бертраном.

— Тогда почему фото у Челленджера?

— Не знаю.

Мы выпили чай. Я могла опоздать на консультацию с преподавателем, если бы не пошла в колледж немедленно.

— Думаю, нам следует встретиться с Эгги, — сказала я на прощание.

Наконец все изменилось.

Тот же самый видеосюжет показывали двадцать четыре часа в сутки. Сколько именно суток длился показ, Гевин не знал, потому что утратил ощущение смены дня и ночи. Время раскололось теперь на десятиминутные интервалы, начинавшиеся с появления в тюремном дворе пленника и завершавшиеся показом его тела в крови и песке. Затем пленник поднимался на ноги, готовый умереть снова и снова.

Иногда казалось, что этот эпизод не уступает по продолжительности целому художественному фильму.

В другое время эти десять минут фильма показались бы ритмом организма. Пленник стоит, падает на колени, снова поднимается на ноги и затем умирает в такт медленному сердцебиению, в такт кровяному току, который пульсирует в теле Гевина и почти его успокаивает. Сцены, звуки голосов и выстрелов стали для него столь же необходимыми, как воздух, которым он дышит. Поэтому, когда все меняется, когда на экране появляется другой образ, другой голос, Гевин вздрагивает так, словно его пнули в живот.

Это лицо Бертрана. Он смотрит прямо в камеру, выражение лица очень серьезное, невозмутимое. Поскольку Гевин уже пережил первичный шок, его дыхание нормализуется. Он смотрит на лицо Бертрана, и ему хочется смеяться. Он вспоминает комиков в телевизионных передачах, возвращается в другую жизнь. Сейчас то время кажется ему нереальным, как книга, которую он однажды читал, или фильм, который он видел. Время было реальным, пока он жил в нем, погружался в него, но сейчас, в нынешней новой реальности, оно воспринималось как писательский вымысел.

Лицо Бертрана, это серьезное до комичности лицо, возвращает Гевина к реальности. Или, скорее, оно вносит немного яркого цвета из того мира в темное пространство, в котором он сейчас обитает. Для чего они показывают ему это? Почему Бертран смотрит в камеру?

Через несколько минут Бертран начинает говорить, и его голос под стать выражению его лица. Он представляет собой глухое монотонное течение, паузы между словами противоестественно одинаковы, как будто он читает слова на чужом языке или говорит человеку, который их не понимает. Гевин все еще забавляется, но теперь он видит, чем занимается Бертран. Он посылает Гевину послание, выраженное не в словах, но в манере их произнесения.