у меня остановить врага, обескровить, уничтожить его осадные орудия или нет. Вроде бы что-то и получалось, но жизнь каждый раз вносила свои коррективы в, казалось бы, красивые, четкие планы. Впрочем, если не ошибаюсь, еще Мольтке, гений кайзеровского генштаба, говорил: «Все планы, столь четкие и выверенные на бумаге, рушатся при первом выстреле с вражеской стороны». Не дословно, может, и не Мольтке это сказал, но очень жизненно… Мертвому все равно, что будет дальше, верно? Вот и я успел уже перегореть, ежедневно подвергаясь опасности.

Но вот сейчас я легонько, трепетно прижимаю к себе ту, что поверила в меня, что подарила мне свою любовь, свою честь, рискуя при этом вызвать ярый гнев крутого нравом отца и навсегда получить клеймо порченой… Ту, что понесла уже моего ребенка… Обнимая любимую, я словно проснулся от последних ее слов. Я понял, насколько мне страшно проиграть – не погибнуть в бою, а именно проиграть, не сумев оборонить Пронск, не остановив Батыя, не защитив Ростиславу и наше будущее дитя, чья жизнь только зародилась в еще плоском животике возлюбленной…

Я мягко отстранился от княжны, аккуратно взял ее ладошки в руки, грея своими, после чего сказал:

– Мне пора, Слава. Еще очень многое нужно успеть сделать перед штурмом, чтобы отразить его, и на все про все у меня лишь эта ночь. Я очень хотел увидеть тебя… И увидел. А заодно вспомнил, за что сражаюсь… И теперь уже точно не забуду.

Закончил я свою путаную речь легкой, виноватой улыбкой. В глазах же девушки промелькнуло огорчение напополам с пониманием, и она ласково улыбнулась в ответ:

– Иди, Егор, я все понимаю. Знай, я очень рада, что ты выжил, что здесь и сейчас ты с нами. Это словно держит меня… теперь.

Она не стала говорить про смерть отца – и так все понятно. А после короткой паузы любимая твердо произнесла, с абсолютной уверенностью в голосе:

– Я знаю – ты нас защитишь.

Произнеся нас, она положила руку себе на животик – и меня буквально захлестнуло волной щемящей нежности! А после – яркого гнева к захватчикам, посмевшим угрожать жизни моей любимой. Даже нет, не так – жизням моих любимых! Энергично встав (полученные эмоции меня здорово взбодрили), я уже шагнул к двери, кивнув княжне, но тут же остановился.

– А когда мы расскажем обо всем твоему брату? Мы теперь должны ведь… жениться?

Как я ни старался держать свой голос ровным, он дрогнул на последнем слове. Но Ростислава будто бы этого и не заметила и, мягко поднявшись с кровати, приблизилась ко мне практически вплотную.

– Обождать нужно. Теперь сорок дней траура по отцу, и не только по отцу. Не до свадеб сейчас, горе едва ли не в каждом доме… Вот остановишь поганых, тогда и поженимся.

Хм, сказала, будто: а вот устроишься на работу, тогда и… Не так-то это легко, остановить Батыя! Но любимая меж тем уже подалась вперед и сама первой поцеловала меня, неожиданно горячо и страстно, так, что в голове зашумело, и я, уже не контролируя себя, стиснул ее в своих объятьях да потянул подол платья вверх… Но тут за дверью раздались близкие шаги – и мы одновременно отпрянули друг от друга! Однако я не отказал себе в удовольствии посмотреть в ее шалые, затуманенные поволокой, блестящие глаза, полюбоваться счастливой улыбкой приоткрытого в порывистом дыхании рта, высоко вздымающейся грудью… После чего совершенно искренне произнес:

– Я люблю тебя!

И с каким же сердечным теплом, с каким мягким, лучащимся светом в глазах она призналась в ответ:

– А я люблю тебя…

Внутри меня что-то сладко замерло, и я был готов уже вновь заключить девушку в объятья, опять позабыть обо всем! Но тут половицы скрипнули уже под самой дверью, и, кивнув княжне, я резко дернул ручку.

На пороге замер Коловрат, недобро на меня взирая. После чего перевел взгляд на Ростиславу – и перед ней он уже смущенно склонил голову, не найдя при этом следов запретного, что могло бы произойти в светлице. Распрямившись же, боярин произнес:

– Сюда следует князь Михаил. Если ты уже все, что хотел поведать княжне, поведал, лучше бы тебе покинуть ее покои, Егор.

Я с легкой усмешкой кивнул Евпатию, после чего с показушной лихостью, предназначенной прежде всего для возлюбленной, ответил:

– Вот князь мне как раз и нужен! Он ведь мне кузнецов обещал да умельцев, что по дереву работают!

Глава 15

Легкий лязг металла, в основном издаваемый кольчугами или панцирями воев, перебегающих от бойницы к бойнице, шумное дыхание ратников да удаляющийся от меня по галерее облама голос священника, читающего молитву, – вот и все, что тревожит напряженную тишину внутри городней. И словно усмехаясь над ней, за кольцом стен тысячами голосов громогласно перекликается огромное людское море – море татар, начавших движение к крепости.

Прут впереди себя поганые крытый таран, тянут к башне обе катапульты, и десятки лестниц с железными крючьями поверху, и десятки скошенных штурмовых щитов в полтора человеческих роста. А первые ряды атакующих держат над головами фашины – тугие вязанки с хворостом, коими обычно закидывают ров… И, наблюдая за огромной толпой врагов, настоящей тьмой монголов и покоренных, начинаешь невольно повторять слова молитвы, услышанные от обходящего дружинников батюшки:

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится…

Слова девяностого псалма, едва слышимо произнесенные вслух, всплывают в памяти Егора будто сами по себе, и так же, словно сами по себе, их шепчут мои губы. Но, странное дело, произнося их, я словно бы успокаиваюсь, а страх и вовсе отступает после строчки:

– …и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится…

Не про эту ли тьму речь-то шла?!

– Ну что, братцы, за мной, к башне!

Микула только крякнул, поднимая на руки тело станкового арбалета, а треногу подхватил зло косящийся в мою сторону Еруслан. Во время ночного разговора с князем мне неожиданно легко удалось выпросить гридя к себе на помощь. Впрочем, тот не выказал особого испуга или недовольства, только глаза его при этом все так же зло сверкали, что заставило меня помыслить уже совсем о плохом… Кто знает, что пришло в голову зловредному старшему дружиннику? Вдруг замышляет в горячке боя ударить в спину?! Потому-то я и решил поставить его в только что сформированный расчет – пускай на виду будет, да и Микула за