Дисплей токографа показывал волны, то уходящие, то снова набегающие. Эти волны Галька чувствовала в себе. Она никогда не думала, что рожать так тяжело. Она извивалась на больничном топчане, пыталась отвлечься от боли, пробовала правильно дышать, но ничего не выходило. Акушерка стояла, прислонившись мясистой спиной к стене и как-то очень безучастно, почти со скукой в глазах, наблюдала за происходящим. «Почему акушерки почти везде такие одинаковые? – подумала Галька. – Эта хоть не говорит ничего, а если и скажет, то я не пойму». А ее подружке из Ростова акушерка, принимавшая роды, сказала что-то вроде: «Трахаться небось сладко было, так вот теперь потерпи!». Говорят, что женщины более жестокие существа, нежели мужчины. Кажется, это правда.

Двери открылись. В помещение, не здороваясь, вошла женщина лет сорока с каким-то очень напряженным, нет, скорее, остервенелым выражением лица. Женщина оказалась доктором-анестезиологом. Скорее всего, она была очень рассержена тем, что ее в четвертом часу утра подняли с постели и вызвали в больницу. Однако младенцы не спрашивают разрешения, когда им появляться на свет. Женщина начала что-то говорить. Кажется, она рассказывала об упомянутом доктором Боровски методе обезболивания. Многие слова были интернациональными терминами: наркоз, катетер, анестезия. Точно, она рассказывает о местном наркозе. Галька понимающе закивала головой. То, что она не смогла понять, было то, как именно будут ставить катетер. Его нужно было завести между позвонков. Для этого пациенту необходимо было сильно согнуть спину, фактически свернувшись в клубочек, подобно кошке. В помещение вошли ассистентки и привезли на тележке аппаратуру. Галька посмотрела на ассистенток и от удивления открыла рот: вот это да! Она всегда считала себя крупной женщиной, но эти гражданки не шли с ней ни в какое сравнение. Эти плечи, эти руки, а лица какие! Валечкин Кирилл, помнится, рассказывал что-то о героине немецкого эпоса, женщине-богатыре Брунгильде. Хотя к ассистенткам больше подходила другая метафора. Галькина сокурсница называла такой тип женщин «начальницей лесбиянок в женской тюрьме». Ну и кадры у них! Один другого краше.

Анестезиолог велела Гальке сильно согнуть спину. «Я вас не понимаю», – ответила та по-английски. Женщина обратилась к одной из ассистенток, та начала усердно морщить лоб, видимо, вспоминая вокабуляр уроков русского в гэдээровской школе. Через несколько секунд «тюремщица Брунгильда» перестала морщить лоб и выпалила похожий на команду императив:

– Загибайся!

«С вами и по-настоящему загнуться нетрудно будет», – иронично подумала Галька и снова непонимающе закрутила головой.

– Загибайся сильно! – почти прокричала девица, пантомимно показывая ей, как надо согнуть спину.

Галька, не совсем понимая, зачем ей нужно сгибаться, попробовала это сделать, но это было не так уж и просто – ее разрывали схватки, делая невозможным абсолютно любое движение. Недолго наблюдая за Галькиными попытками принять необходимую позу, ассистентки без каких-либо комментариев подошли к ней и буквально скрутили своими ручищами в «бараний рог». Галька чувствовала себя в этот момент куском мяса, положенным на конвейер забойного цеха. «Наверное, со стороны этот поединок выглядит презабавно», – подумала она.

Борькин товарищ как-то приносил видеокассету, купленную то ли в Штатах, то ли в Англии. Кассета называлась «Женские бои в грязи» и показывала, как полуголые девки отчаянно мутузили друг друга в некоем подобии ринга, наполненном грязью, то и дело поскальзываясь и падая в коричневую жижу. Эта сцена на больничном топчане чем-то напомнила ей сюжеты из видео. Боже мой, как больно разрывают все тело схватки! Как больно вошла игла в позвоночник! Тяжело дыша под весом своих «соперниц», Галька вдруг подняла полные слез глаза на все еще неподвижно стоящую у стены акушерку и увидела, как та довольно наблюдала за «женскими боями», и как рот ее улыбался какой-то абсолютно омерзительной улыбкой. В Галькиной голове вдруг родился целый спич, который она уже готова была вот-вот произнести: Во-первых, пусть эта стерва перестанет скалиться – она, в конце концов, находится не в музее пыток, а в медицинском учреждении, и вести себя в нем надо соответствующим образом. Во-вторых, другие три дуры пусть слезут с нее, не хочет она никакой спинномозговой пункции, а хочет кесарево и общий наркоз, и все это для того, чтобы не видеть эти стервозные рожи. Да-да, сейчас она скажет это все, пусть «Брунгильда» переводит!

Однако тут в Гальку залилось обезболивающее, она подобрела и избавила всех от столь обличающей речи.

Галькины слезы просохли. Сострадания или участия она уже не искала. Настроение постепенно перерастало из плаксиво-жалостливого в откровенно агрессивное. Галька смотрела на волны токографа и пыталась объяснить себе, как в одном и том же городе могут существовать такие абсолютно разные люди? Как и почему она попала на эту безрадостную бойню? Гофманиада какая-то, да и только… Галька как-то читала у Тосечки книжку про параллельные миры. Наверное, санитары запутались в коридорах этих самых миров и завезли ее на скорой в какой-то другой, очень злостный мир, в котором нет ни сострадания, ни деликатности.

В шесть утра волны на токографе уже вовсю бушевали, Галька тоже чувствовала их все сильнее, несмотря на наркоз.

Кажется, началось по-настоящему. Акушерка громко кричала, требовала от Гальки, чтобы она тужилась сильнее, сопровождая слова гримасами и жестами. Галька понимала, чего от нее требовали, но у нее совершенно не было сил. В металлической лампе, стоявшей напротив койки, Галька увидела отражение детской головки – малыш был уже в пути. Акушерка кричала все громче. В родильный зал вошли еще люди и принесли «вантуз». Вот малышка уже лежала на ее груди, только она не кричала, а тяжело и суетно дышала, как дышат собаки в жару. Галька хотела поцеловать ее в трогательное и какое-то очень печальное личико, но девочку тут же отобрали. В родильном зале появились новые люди и засуетились вокруг новорожденной. В ее маленьком носике появился кислородный шланг. Народ все прибывал. Под конец Галька насчитала где-то восемь врачей. Они разговаривали друг с другом серьезными голосами, кто-то звонил по местному телефону.

– Что с моим ребенком? – спросила Галька по-английски.

Никто не обращал на нее внимание. Все были заняты младенцем. Двери снова открылись и в помещение вкатили инкубатор. Галькину дочку положили туда и увезли. За инкубатором последовали врачи. За ними вышла акушерка и сестры.

– Что с моим ребенком?!! – закричала Галька.

Дверь бесшумно закрылась. Родильный зал опустел. От сквозняка закачался висящий на потолке плюшевый белый аист.

– Что с моим ребенком?!!!!! – крикнула Галька уже в пустоту и, не услышав ответа, завыла, как животное.

Комната вдруг поплыла, задрожали руки. Галька успела нажать на кнопку вызова сестры и упала на койку.

*****

Самолет Бориса задержали из-за нелетной погоды. Багаж то выдавали, то снова регистрировали. Покормили за счет «Аэрофлота». Выдали напитки и сухие пайки. Приближалась полночь. Народ нервничал. Пришли пограничники, продлили каким-то студентам визу, которая заканчивалась именно в день запланированного отправления. Вышел представитель авиакомпании, извинился, заявил, что если в ближайший час пассажиры не будут допущены на борт самолета, они будут размещены в гостинице. На борт самолета они таки поднялись – в полвторого ночи. Просидели на борту еще час. Было холодно. Немецкие пассажиры громко ругались и требовали горячие напитки и гостиницу, российские граждане не скандалили – тихонько сидели и ждали. По рядам прошла стюардесса и разлила всем горячий кофе и чай. Наконец-то – старт. Полет. В «Пулково» были только где-то в районе шести утра. Самолет приземлился, все ждали, когда подадут трап. Трап долго не подавали. В иллюминаторе были видны здание аэропорта и техника, разъезжающая по площадке. Не спавший все это время Борис неожиданно для себя задремал. Он проснулся от резкого стука и увидел, как в его окно бьется птица. Она отлетала на несколько сантиметров и снова отчаянно билась грудью о стекло иллюминатора. Борис начал испуганно разглядывать птицу – это была синичка. Синица. Они не ведут себя так. Борис очень хорошо разбирался в поведении животных и птиц. Отец часто брал его в лес – по грибы и на охоту, да и его двоюродная сестра училась на ветеринара. Синицы не ведут себя так. Синицы. Его фамилия Синицин. Что это? Бред? Короткий сон или галлюцинация? Нужно на всякий случай позвонить Гальке. Из аэропорта это было невозможно. С мобильника тоже. Давно нужно было поговорить с братом, сделать хоть на один телефон международный роуминг. Уже год как все нормальные деловые люди пользуются этим техническим нововведением. Несомненно, это дорогое удовольствие, но в экстренных случаях – вещь необходимая. Тем более, когда так часто разъезжаешь по командировкам. Пройдя загранпосты, Борис вскочил в такси и поехал в офис. Ни с кем не поздоровавшись, он сорвал с телефона трубку и стал набирать номер роддома. Подошла Галькина русскоязычная соседка по палате. Она сказала, что Гальку увезли на скорой. Черт! Борис позвонил на фирму, где они проходили обучение. В офисе еще никого не было. Снова позвонил в палату Гальки. Потребовал позвать медсестру. Узнал номер центральной городской больницы. Его поздравили – он стал отцом. Ребенок на интенсивной терапии. Состояние стабильное. Узнать и понять больше не позволял его английский. Борис попросил соединить его с женой. Это было невозможно. Галина находилась без сознания. Он не сможет вернуться к Гальке прямо сейчас – его виза закончилась. Новую удастся «пробить» самое быстрое через месяц. Он чувствовал себя абсолютно бессильным. Борис никогда не плакал. Только в раннем детстве. Впервые за несколько лет он рыдал…