– За что мне тебя прощать? Ты такая, какая есть, – с грустью заметила Надя. – Ну устроила вчера всем легкий бенц…

– На-а-дя, а Надя… – заныла Александра. – Ты меня немножко любишь?

– Я тебя люблю, – сказала Надя, глядя на поникшую, бледную подругу, – но буду любить больше, если ты что-нибудь поешь.

Александра сморщилась:

– Нет, не могу есть.

– Ничего, через не могу, – сказала Надежда, шарясь в холодильнике и извлекая из морозилки пачку пельменей «Сибирские».

Позвонил Вадик. Несмотря на воскресенье, он с утра покатил на работу – готовиться к приезду важного заказчика из ближнего зарубежья.

– Ну, ты как там, мамочка, живая?

– Я на крыше, – хмуро объявила Александра в трубку.

– А я тебе всегда говорил, не надо мешать водку с портвейном.

– Разве я вчера… это… пила портвейн?

– Ты пила все, что льется, – бодрым тоном сообщил он.

– Фу!

– Что в таких случаях советует доктор-опохметолог? – продолжал Вадим. – Он советует в качестве лекарства принять рюмку водки – там в холодильнике еще осталось немного, Паша не успел все выкушать, – и поесть горячего, пельменей с бульоном… А Таню я заберу, когда с работы поеду…

Когда Александра закончила разговор, Надя поставила перед ней тарелку с дымящимися пельменями. Саша вяло поковырялась вилкой в тарелке и с отвращением сказала:

– Какая гадость, эти ваши пельмени!

– Ешь давай! – прикрикнула на нее Надежда. Под ее упорным взглядом Саша отправила пельменину в рот, скривилась. Надя ела молча, с видимым аппетитом, как бы подавая пример.

– Надь, поговори со мной! – попросила Александра.

Надя отхлебнула крепкого чая из кружки и сказала:

– С Симочкой неладно, вот что.

Александра встрепенулась, вспомнила вчерашний разговор на кухне.

– Господи, она ж беременна!

– У тебя даже умища хватило поинтересоваться, от кого.

– О-ой, – сморщилась Саша и ударила себя несколько раз ладонью по губам.

– Вот-вот, – отреагировала на жест Надя, – кто за язык-то тянул? А мне, знаешь, даже в голову не пришло… Экая ты прозорливая!

Саша посерьезнела.

– Облом какой-то у Симки случился, – сказала она. – Ты заметила, они с Левкой не разговаривали, как чужие были? Давай позвоним ей.

– Нет, – Надя отрицательно помотала головой, – Левка дома, она говорить не сможет. Давай уж завтра позвоним. Если она еще разговаривать захочет.

Саша почесала бровь мизинцем.

– Ну, тогда, что ли, налей рюмку, как доктор велит.

– Ты жрать будешь или нет? – Надя постучала пальцем по краю Сашиной тарелки.

– Нальешь – буду, – пообещала Александра и улыбнулась обаятельно.

– Зараза ты какая! – Надя пошла к холодильнику, достала оттуда остатки водки, налила Саше рюмку и чуть на донышке – себе.

Обе с отвращением выпили. Саша прожевала пельменину, подперла щеку ладонью и, глядя в стенку напротив, уже с явным облегчением поинтересовалась:

– Как жить-то дальше, белка?

* * *

Симочка пожалела о своем признании, сделанном подругам на дне рождения Тани. Пожалела в ту самую минуту, когда Александра сразила ее снайперским вопросом «от кого?», угодив в самое яблочко.

Заключение, полученное накануне в женской консультации, потрясло Симу, и, хотя все классические симптомы, известные каждой женщине, были налицо, она никак не связывала физиологические изменения с беременностью: вопрос давно закрыт, заколочен наглухо, крест-накрест.

А догадалась-то первой новообразовавшаяся блудная матушка, Алла Романовна Фридман, «не цыганка, а молдаванка», во время их короткого свидания.

С тяжелым сердцем шла Сима на эту встречу, долго колебалась, прежде чем решиться. Страх, любопытство, неприязнь, горькая обида боролись в Симочкиной душе, но победило все же христианское чувство: человек умирает и перед смертью хочет увидеть дочь, может, прощения попросить, раскаяться, может, она сейчас нуждается в Симе. И в Симочкином воображении тотчас возникла живая картина: мать и дочь, разлученные судьбой, наконец обретают друг друга; мать протягивает к ней руки и прижимает к своей груди: дитя мое! Мама! Обе не в силах сдержать слез радости… Нежно, взволнованно звучат ситары за кадром.

Алла Романовна жила вместе с мужем и сыном в старом доме на Шпалерной. Симочка зашла в просторную парадную с остатками изразцового камина в холле, медленно поднялась на третий этаж, справляясь со слабостью в коленках, остановилась перед двустворчатой обшарпанной дверью, усыпанной по обеим сторонам разноцветными кнопочками звонков. Под одним из них, висящим на двух розовых проводках, была приклеена замусоленная бумажка с почти стершейся надписью от руки: «Фридманы».

Сима позвонила.

Дверь открыл некрасивый долговязый подросток с оттопыренной влажной губой. «Брат», – догадалась Сима. «Я… к Алле Романовне». Он оглядел ее быстрым ощупывающим взглядом, словно проверял на зуб, из какого материала вещица. Сима смутилась. Они прошли по длинному, изгибающемуся коридору, слабо освещенному сорокасвечовыми лампочками; на стенах висели знакомые атрибуты всех древних коммуналок: круглые электросчетчики с витой матерчатой проводкой, детские велосипеды, оцинкованные корыта, шины от колес. «Сюда, – сказал подросток, остановившись перед дверью напротив кухни. – Раздеться здесь можно». Сима повесила пальто на вешалку, увенчанную оленьими рогами, запоздалым жестом извлекла из кармана дубленки кошелек и незаметно сунула в сумочку. Робко вошла в комнату.

В нос ударил тяжелый, удушливый запах нечистоты, лекарств, запущенности и болезни. За перегородкой, отделяющей узкое пространство от остального помещения, на кровати со скомканными простынями лежала неопрятная седая женщина с одутловатым лицом и темной порослью над верхней губой, казавшейся на взгляд жесткой и колючей. «Не-е-т!» – взмолилась про себя Сима и остановилась, не дойдя до кровати.

Женщина молча смотрела на нее из-под приопущенных век.

– Садись, – коротко сказала она, указав глазами на стоявший в ногах кровати стул. Голос у нее был низкий, хрипловатый. Сима уставилась на валявшийся на сиденье стула заношенный фланелевый халат, какие обычно выдают в больнице, не зная что делать.

– Брось на спинку! – разрешила ее сомнения женщина. Сима потянулась было, чтобы взять вещь и пристроить на указанном месте, но рука непроизвольно отпрянула, и пальцы испуганно поджались. – Не бойся, я не заразная, – усмехнулась Алла Романовна, уловив Симочкино замешательство.

Сима села, положила ладони на сжатые колени.

– Сколько ж тебе сейчас лет? – спросила мать.

– Тридцать семь, – сказала дочь и опустила глаза.