Это была Ева.

Он двинулся за ней, уже исчезающей в провале длинного коридора, она слегка обернулась, не останавливаясь, и его опять охватили сомнения. Интуитивное чувство подсказывало, что идти туда не следует, но страстное до озноба желание прижать к себе ее тело, повело его по темным лабиринтам коридоров, через анфилады пустынных залов, он уже бежал за ее тихими ровными шажками – и не мог настигнуть. Выскочив на широкую лестничную площадку, рванулся вверх через две ступеньки…

Пролет мелькал за пролетом, он уже выбивался из сил, задыхался и вдруг, подняв голову, увидел на верхней ступеньке маленькую девочку, придерживающую под попкой подол школьного платьица, из-под которого выглянула полоска нежной кожи между штанишками и коричневым рефленым чулком, пристегнутым широкой резинкой. Он азартно погнался за хорошенькой одноклассницей, преследуя ее по школьному коридору, но поскользнулся на вощеном паркете, упал, и портфель его отлетел далеко в сторону…

Произошел обрыв, и он снова оказался в приемной, среди скорбящих родных и близких. Что-то неуловимо изменилось. Обозначились группы людей, беседующих между собой и мигрирующих от сообщества к сообществу – как на дурном а-ля фуршете. Потягивало дымком от хорошего трубочного табака. Тесть с тещей стояли, окруженные толпой, и теща говорила со скорбным достоинством о его последнем незаконченном романе (откуда она знает?), и N заметил не понравившийся ему жертвенный огонек, мелькнувший в ее глазах, и подумал, что на ходу оттачивается какая-то не вполне ясная версия его безвременной кончины. Волокита, похоже, никого, кроме него, уже не тяготила.

Наконец, что-то сдвинулось с мертвой точки, организованная невидимым импульсом публика потянулась к выходу, и сплотилась кружком у места, где должно было случиться главное событие, и N вроде уже бросил горсть земли в темный провал и даже услышал, как она стукнула о… но тут беспокойная мысль, уже давно в нем шевелившаяся, оформилась, и он понял, что в процедуре пропущено принципиально важное звено; а именно: он живой! И все завертелось вспять и вернулось в свое начало, и снова – коридор, приемная, толпа, бумаги, скрип дверей.

N начал сильно нервничать. Стало очевидно, что все как-то упустили из виду, что он живой, и, если бы он не напомнил, то его бы так и погребли заживо. Глубоко уязвленный, он все же попытался сфокусировать внимание близких на возникшем затруднении, но они ускользали от ответа и косвенно дали понять, что этот вопрос ему необходимо решать самому, это не их участок, и то, что он не выполнил своей задачи, не помешает им выполнить их собственную.

Отловив в коридоре вертлявого служащего и пытаясь поймать его бегающий взгляд, N прямо спросил, были ли подобные прецеденты в его практике. Тот извивался ужом, стараясь выскользнуть. N схватил его за пуговицу мундира, и мерзавец сказал, что вроде были и чуть было не растаял в руках. «И что?» И служака долго и путано объяснился, в основном намеками, и все кивал на закуток в конце коридора, из чего следовало, что там находиться специфический такой буфетик и что если договориться с буфетчицей, то в пиво внесут специфическую добавочку, после чего милейшему господину N уже ни о чем беспокоиться не придется.

Он пошел в указанном направлении, и действительно, к своему изумлению обнаружил вполне обычный и даже опрятный буфет: пара-тройка узких столиков на длинных ногах, полногрудая буфетчица в наколке, с золотом на пальцах и красными камнями в ушах. Вполне обыкновенные мужики, заросшие щетиной, не заботясь о правдоподобии, потягивали темное пиво из кружек, закусывая соленными сушками и скумбрией горячего копчения. Он не решился зайти, а только посмотрел в приоткрытую дверь, и ему вдруг стало больно оттого, что он уже никогда не сможет выпить кружки пива и позволить себе вот такой простой мужской беседы. И даже крупный таракан, выползший из-под карниза и остановившийся в раздумье, куда бы двинуться дальше, имел перед ним несомненное преимущество, ибо так же, как эти ханыги из буфета, находился в списках участников жизни, в то время как N уже был снят с довольствия.

В буфетное пиво он не поверил. Уж больно это выглядело несерьезно и грозило накладками. Весь опыт его жизни говорил о том, что именно так все и происходит в учреждениях: тебя не предупреждают о деталях, а потом из-за деталей все и рушится, как если бы ты пришел в баню, купил билет, тебе бы выдали простыню и веник, после чего скользнув взглядом по твоей бытовой наготе, мельком предупредили: «баня сегодня нетопленная». Например, выяснится, что пиво с добавкой дают только по определенным дням, допустим, по понедельникам и средам, а в остальные дни – обыкновенное, жигулевское или мартовское.

Им овладела паника. Родственники продолжали сновать из дверей в двери с бумагами, что-то переоформляли, советовались друг с другом. Он снова ощутил себя так, словно находится в жилконторе или бюро по обмену жилплощади. Пафос происходящего события уничтожен начисто, оно превращалось в карикатуру. Теща с тестем продолжали принимать соболезнования, и тесть, судя по всему, уже не был так привередлив. Родственники успешно обживались в новом качестве и чувствовали себя главными действующими лицами. Продолжалась та же Игра, в которой он был никем. И даже его уход не мог свершиться достойно.

Он тронул за локоть жену, он хотел посмотреть в ее глаза. Она молча ответила ему: «Ты никогда не доводил дела до конца…»

N услышал голос жены, разговаривавшей в соседней комнате по телефону. «Потерял сознание, прямо на улице», – сообщала она кому-то. Женин голос звучал как божественная музыка. Он пошевелился и медленно открыл глаза.

Перед господином N, беглым каторжником, возвышалась гора, ждущая долготерпеливых ударов его кирки.