Несмотря на то что хозяин предложил каждому отдельную комнату на выбор, холл никто покидать не спешил. Все сбились перед камином, словно дети в замке людоеда, причем кроме меня никто, похоже, не понимал, насколько странно оно выглядит.

В конце концов, натянутые разговоры сами собой иссякли и даны, сморенные усталостью, прикорнули там же, где сидели — в креслах и на диванах. А у меня не получилось расслабиться настолько, чтобы заснуть. Так и таращилась тупо в огонь, словно сова на солнце, пока тихий голос прямо над ухом не вывел меня из прострации:

— Что с тобой творится? — Вессаэль, оказывается, тоже не спал. — Не хочешь рассказать?

— Хочу, — решилась наконец я, — только давай поговорим где-нибудь в другом месте.

И показала глазами в сторону Тавеля, беспокойно завозившегося от звука наших голосов. Сьеррин молча кивнул, соглашаясь, ловко выдернул меня из кресла так, что оно даже не скрипнуло, и провел в лабораторию, где нашелся уютный уголок с книжными полками — маленькая библиотека из очень старых и заслуженных даже на вид фолиантов. Предложив присесть и пристроившись напротив, он вопросительно уставился на меня.

Что ж, раз решилась — нужно было говорить, и я начала:

— Не знаю каким образом, даже не спрашивай, но я вижу все, что здесь произошло в ту ночь. Ну в ту, о которой ты мне рассказал. Понимаешь, не просто представляю себе, как оно могло быть, а именно вижу. Если хочешь, расскажу, из какого окна ты вылез и… все остальное тоже.

Я вовремя прикусила язык, едва не ляпнув, что вижу даже, где чей труп лежал и могу его описать. Впрочем, сьеррин все равно догадался. Бледность, залившую его лицо, было видно и в неверном свете пары неярких шариков, изображавших нам освещение.

— Уверена?

Да уж, мне и самой хотелось, чтобы все это оказалось лишь блажью уставшего воображения, вот только…

— Окно второго этажа, прямо над этими комнатами. — Я не узнавала свой голос, настолько безжизненным он был. — Сначала спустилась твоя мать, потом спрыгнул ты. Конюшни были слева, там, где сейчас растут три дуба. В то время к ним вела аллея каких-то высоких кустов, в ее тени вы и бежали. Лошадь была темная, со светлой гривой… Продолжать?

— Не надо. — Вессаэль, даже не вздохнувший, пока я говорила, наконец, пришел в себя. — Это твой дар?

— А вот об этом я хотела спросить тебя. Что это?

Молчал он долго, но потом сказал:

— Думаю, когда будешь полностью контролировать силу, есть смысл поучить тебя работать с временными вероятностями.

— Предвидение? — я удивилась. — Но ведь это прошлое, а не будущее?

— Больше пока ничего не могу сказать — просто не понимаю сам. Но, возможно, принцип здесь один.

Н-ну… возможно, конечно, и один, только что-то мешало мне с этим согласиться. Скорее все-таки другой. Там, на дороге, мы со сьеррином оказались настроены на общую волну, и сильнейшее сопереживание могло выдать столь странный эффект. Вот только как оно сработало? Или дан все-таки прав с этим предвидением?

Кстати, о предвидениях:

— Вессаэль, — я сменила тему, — это пророчество, которое вроде бы про меня… Расскажи подробнее.

Дан задумался, явно собираясь с мыслями, а не удивляясь моим резким скачкам от темы к теме. К ним он, похоже, уже привык. И заговорил ровно и неспешно:

— Я нашел его здесь, в башне. В том крыле, которое разрушено и где когда-то была библиотека. Ее уничтожили полностью, причем намеренно — старательно и методично поджигая все, что могло гореть. Но рядом, в бывшем кабинете отца, кое-что осталось. Пару лет назад там от ветхости рухнула стена, а за ней оказался тайник, в свое время тщательно спрятанный и заговоренный. Я нашел там несколько интересных бумаг и среди них один лист, первый, с пророчеством Видящего.

— Кто это? — не удержалась я от вопроса.

— Данааэ, живший настолько давно, что его имя забыли. Но он действительно мог видеть сквозь время. Все его предсказания сбылись, и вот теперь нашлось еще одно.

— Ты сказал «первый лист». А остальные?

— Остальное, похоже, погибло вместе с библиотекой.

— И что я в нем делаю, в этом пророчестве? — спросила я после паузы.

— Не знаю, — пожал плечами сьеррин. — Там просто написано, мол, женщина из диких вернет данааэ величие.

— Н-да уж, указания исчерпывающие, — оценила я его выступление.

— Знаешь, когда мы тебя искали, я тоже не представлял, о чем здесь может идти речь. Но теперь, возможно, понимаю. — Вессаэль размышлял вслух, — Смотри, что ты сделала с нами буквально за несколько дней. Мы все стали чуть другими, чуть более похожими на тех данааэ, что были раньше. Так, может, что-нибудь подобное ты сумеешь сделать и с остальными?

— Но зачем? — удивилась я. — И уверен ли ты, что после такого даны останутся именно данами?

— Мы ведь не всегда были такими, как сейчас, — Вессаэль задумался на секунду и продолжил. — Я родился во времена Войны Кланов и еще помню других данов — гордых, вспыльчивых и непримиримых. Но никак не равнодушных. Именно поэтому тогда погибло так много — мы не сдерживали свой нрав. А вот когда в живых остался лишь каждый восьмой, нам пришлось его сдержать! Те, кто не смог — погибли. Зато выжившие оказались сдержаны до отвращения, привержены традициям, помогавшим избегать конфликтов, и совершенно послушны воле вождей.

— А на это наложились еще и холодность с осторожностью — вполне естественные качества для тех, кто живет очень долго. И кого кроме них самих не трогает уже ничего. — Эту реплику подал Тавель, неслышно возникший в дверях.

Проснулся все-таки. Разбудили мы его. Вессаэль кивнул, соглашаясь, и пригласил хисстэ присесть. А когда тот устроился в своем кресле, продолжил:

— Да, не спорю, тогда это был единственный путь остановить бойню, но вот потом… Вместо того, чтобы закончиться вместе с войной, все эти милые привычки превратились в нерушимую традицию, только крепнущую с каждым новым поколением. Но ведь великим народом мы были, когда не сдерживали своих чувств! Я надеюсь, что тебе удастся вернуть тех данов, которых я помню. Настоящих.

Под пристальным взглядом двух пар требовательных глаз я сумела выйти из оцепенения, в которое меня вогнало громадье этих планов:

— А не много ли вы от меня хотите, а? Как это можно провернуть? Мне что, придется на недельку подселяться в каждый ваш дом с целью лишить сна и покоя его хозяев? Или просто время от времени читать массовые проповеди с цитатами из Петросяна для пущей убойности?

— Не знаю, — ни капли не смутился Вессаэль, — могу посоветовать одно — продолжай делать то, что делала до сих пор и не оглядывайся на наши правила. Это все.

— Но знай, делать что-то все-таки придется. Иначе какой смысл? — подвел итог Тавель.

«Да уж, молодцы, ничего не скажешь! — От злости я просто онемела. — Навесили на меня кучу своих проблем, да еще в таких выражениях, что от пафоса скулы сводило, и рассчитывают отделаться только мутными советами. Кто бы мне объяснил, при чем здесь вообще я? Совершенно посторонний человек. Именно человек! Не данааэ даже. Нет, похоже, они все-таки тронулись головой. Оба. На почве слишком долгой жизни, надо полагать».