Но сейчас рождалась новая Хуррем. У прежней в случае опасности было желание забиться в уголок, чтобы не видели, не косились вслед, не замечали. Новая Хуррем за своих детей, да и за себя тоже, могла любому перегрызть горло, она больше не боялась, опасалась, но не боялась.

Почему?

Когда Сулейман не отверг ее после рождения сына, казалось, что это просто потому, что до рождения они слишком мало были вместе. Когда после рождения дочери взял к себе почти сразу, думала, что это случайность, тем более, когда родился Абдулла, султан выдержал все положенные сроки.

А вот теперь он бросал вызов всем, ставя ее и детей выше любых правил и негласных законов, выше любого осуждения, недовольства, неважно, чье оно. Разве могла Хуррем при этом предать любимого? Она даже не стала клясться, что выдержит все, она это знала, словно раньше была в тумане и не понимала, куда ступать, как делать следующий шаг, а теперь вдруг нащупала верную дорогу. И туман еще не рассеялся, и дорога едва ощутима, но если по ней пойти, то из мрака выйдешь.

Сулейман удивился, заметив, каким вдруг спокойным, уверенным стал ее взгляд. Показалось, что эта юная женщина в сотни раз мудрее всех улемов, вместе взятых, что она знает что-то такое, чего не знает больше никто. А еще, что в мире существуют только они пятеро – он, его Хуррем и их дети.

Эту новую Хуррем почувствовали и все остальные. Когда на следующий день валиде все же решила навестить Хасеки и посмотреть на внука, оказалось, что Хуррем нет в ее покоях!

– Где она?!

– Повелитель разрешил Хуррем Султан гулять с детьми в саду. Там сейчас очень хорошо.

Разрешил… Да, Сулейман мог разрешить все, что угодно, но почему же он ничего не сказал валиде? Хотя после вчерашнего разговора едва ли хотел о чем-то спрашивать.

Сама Хуррем с каждым днем все меньше обращала внимание даже на валиде. Нет, она не скандалила, ничего не требовала, была вежлива и спокойна, она просто жила своей жизнью с детьми, но так, словно ни от кого больше не зависела. Наверное, так и было, уверовав в покровительство Повелителя, Хуррем совсем отгородилась от гарема, не допуская в свою жизнь никого, кроме самых верных служанок. Она купила еще двух девушек и двух личных евнухов. Султан не возражал, остальным в случае его согласия возражать просто не полагалось.

Да и кто мог возразить, если уже немного погодя Хуррем вернулась в спальню Повелителя, вернее, он каждую ночь снова проводил с ней в своей спальне в гареме, забыв о других наложницах.

Казалось, для Хуррем наступили золотые дни, Повелитель снова подтвердил свою любовь к ней и к детям, валиде поставлена на место и не смеет возразить, Махидевран тем более, Ибрагим-паша больше не присутствует в гареме, он занят делами и женой, дети здоровы, умны и красивы.

Но все хорошо долго не бывает, тем более в таком страшном месте, как гарем.

Кизляр-ага не перечил Хуррем, прекрасно понимая, что ночная кукушка дневную всегда перекукует, Повелитель выполнит любую просьбу и даже каприз своей Хасеки, если тот, конечно, не затрагивает государственных дел. Но туда Хуррем пока не лезла, а в гареме вела себя временами даже надменно.

Много ли женщине нужно, чтобы возомнить себя самой главной? Влюбленный мужчина, которому послушна половина мира, невольное поклонение остальных, ему подвластных. Многие смогли бы на ее месте заметить эту грань между просто послушанием и вынужденным подчинением, между просто завистью и откровенной ненавистью, спрятанной за угодливыми улыбками, а еще то, как сама переступает границу между просто независимостью и надменностью?

А если женщине всего девятнадцать и у ее ног Повелитель, Тень Аллаха на земле?

Хуррем зазналась, постепенно она перестала отличать правду от лести, нежелание вступать с ней в спор от поклонения, замечать явные признаки надвигающейся беды. К тому, что с ней не желают общаться остальные одалиски, Хуррем уже привыкла, да ей и не очень нужно общение, хватало султана и детей, для разговоров попроще были служанки, хотя у Марии она учиться почти перестала – некогда.

Первой от Хуррем ушла Зейнаб. Повитуха была вольной, а потому задержать ее невозможно. Сказала жестко:

– Хуррем, ты потеряла чувство меры. Если не станешь прежней, судьба тебя накажет.

Та только дернула плечом:

– Ничего я не потеряла! Повелитель любит меня, нас с детьми, вот и все. А остальные пусть сдохнут от зависти.

– Но живешь-то ты в гареме. Здесь нельзя заводить врагов, их и без того хватает. Я много раз об этом говорила. Можешь жестоко поплатиться. Ревность и зависть способны на все.

– Я не боюсь!

Зейнаб только сокрушенно покачала головой:

– Хуррем, тебя ждет беда, если не изменишься.

– Хватит пророчить беду!

– Я ухожу, вернусь, если станешь прежней.

Хуррем рассмеялась:

– Тогда уходишь навсегда, я не стану прежней, мне надоело всем кланяться и ждать, когда валиде скажет приветливое слово. Молчит, ну и пусть молчит!

Зейнаб ушла. Остальные уйти не могли, но почти не разговаривали, молча выполняя приказания госпожи. Хуррем потребовала объяснений от Марии:

– Что случилось, почему на меня злятся слуги? Я никому из них не сделала ничего плохого, наоборот…

– Госпожа, позвольте сказать. Зейнаб права, со своими слугами вы терпимы, но с остальными нет. Не только с вами, но и с нами никто в гареме не разговаривает, смотрят косо, делают вид, будто не слышат…

– Почему ты винишь меня, а не тех, кто это делает?

Мария вздохнула:

– Мы живем в гареме, и слугам трудно, если госпожа враждует со всеми. Но главное – вы почти перестали смеяться.

Хуррем в недоумении раскрыла глаза, ее смех каждый день слышен всему гарему, когда они резвятся с детьми. Мария подтвердила:

– Только с детьми, госпожа, только с детьми. Будьте так же веселы с остальными. Можно презирать людей и даже ненавидеть их, но если бы вы находили силы улыбаться даже тем, кого ненавидите, ненависть обязательно уменьшилась. В опасности не только слуги и вы сами, но прежде всего ваши дети.

Хуррем разозлилась:

– В гареме всегда опасно! А вы для того и есть, чтобы защитить моих детей даже ценой собственной жизни.

– Я помню, госпожа, что наши жизни ничего не стоят, но мы не всегда сможем защитить принцев и принцессу. А еще…

– Что еще, договаривай!

– Госпожа, это не мое дело, простите, что вмешиваюсь, но вы даже с Повелителем все чаще разговариваете так, словно он ваш слуга.

– Что?! Это действительно не твое дело! Пошла прочь!

– Простите…

Мария ушла, а Хуррем долго сидела одна в кешке, где они разговаривали. Нет, она не признавала правоту служанки, не желала признавать, но о ее словах про Повелителя задумалась. Можно воевать с валиде, ненавидеть Махидевран, фыркать на кизляр-агу и презрительно не замечать остальных обитателей гарема, но с султаном так нельзя, он единственный защитник ее и детей в этом мире. Неужели она действительно позволяет себе и с Повелителем разговаривать свысока? Это плохо, очень плохо, нужно следить за собой.