В теплый летний вечер водитель Ильи привез Аню к его роскошному дворцу. Она была в том самом платье, в котором позировала его отцу. Подготовилась так: вымыла светлые волосы ромашкой, от чего они заблестели и затрепетали, как шелк под лампой, и надела туфли на высоком каблуке, которые мама купила ей на выпускной вечер.

Она шла по коридорам с яркими светильниками, по сверкающим полам комнат — и чувствовала себя Золушкой, которую ждет принц, отдавший ради этой встречи целое состояние на помощь несчастным детям. Она шла, и ей приветливо улыбались незнакомые, красиво одетые люди. Через некоторое время они все куда-то исчезнут.

Что было дальше, она могла бы и не рассказывать. Изнасилование грубым скотом, хамом и быдлом. Она знала о нем только то, что его зовут Григорием. Так он представился. И на ее крики никто не прибежал, и даже многочисленная прислуга куда-то подевалась. А хозяина Илью Пастухова Аня в тот вечер вообще не видела. Лишь когда Григорий перестал ее терзать и ушел, она, полумертвая от стыда и боли, сумела выйти в коридор. Пошла, качаясь на своих первых высоких каблуках, придерживая разорванное платье, известное многим по такой прекрасной картине.

Они с мамой проплакали всю ночь, весь следующий день. Думать о чем-то могла только мама. И она сказала:

— Кто они и кто мы, дочка? Этот негодяй заплатил за тебя деньги, которых хватит на чью-то операцию, — так ты сказала. Это очень большие деньги. Значит, непростой он человек. Ты даже не знаешь его фамилии. Да и имя может быть другое. Ничего, кроме большого позора, не выйдет для нас, если мы пойдем в полицию. Ты пойми: у нас никакой защиты. Очень страшно нам связываться с такими людьми.

Конечно, она была права, Анина мама. Только она не могла предположить, что они уже связаны с этими скотами — Ильей Пастуховым и его клиентом. Что это не та публика, которая умеет останавливаться в своих развлечениях и грязных фантазиях.

Прошло какое-то время, в течение которого Аня не выходила из дома, никому не звонила, не писала, они с мамой даже дома, вдвоем, говорили шепотом. А когда она, наконец, появилась на улице, ее схватили два человека и повезли в незнакомое место, где ее встретил с наглой и похабной ухмылкой тот же «принц» Григорий. На этот раз ее привезли для разговора. Точнее, для договора. Он хотел продолжения связи. И предложил такой ее формат. Ролевую игру. Он остается насильником. Она — рабыней и жертвой. Ее будут хватать на улице и везти к нему. Он будет ее насиловать, она должна сопротивляться, за это он обещал хороший гонорар. И, конечно, все добровольно. Никому не жаловаться, не сообщать. И чтобы мать ее не искала, когда она будет пропадать. Платить он ей будет регулярно. Назвал крупную сумму.

По этим условиям опытному человеку было бы сразу понятно: извращенец женат и, скорее всего, занимает видное место в обществе. Если бы Аня с мамой попытались что-то о нем узнать… Если бы им было с кем посоветоваться… Да нет, вряд ли победили бы и избежали последствий. Но они не решились обратиться даже к Петру Пастухову. Именно к нему Аня ни за что бы с такой историей не пришла.

Аня просто сказала Григорию:

— Нет. Ни за что. Лучше умру.

Эти слова, как факел, подожгли адскую смесь больных и проспиртованных мозгов человека, который привык считать себя хозяином жизни и венцом творенья. Он долго требовал ее согласия, торговался, угрожал. Потом пропал. Аня боялась поверить в то, что кошмар закончился. Но кошмар еще и не начинался.

В тот вечер Аня бежала от станции домой после консультации по английскому языку. Ее схватили, потащили в машину. Она даже не поняла, это был один человек или несколько. У машины человек с повязкой на лице сильно ударил ее, Аня потеряла сознание. Очнулась в лесу, на поляне, рядом с широким пнем. Мужчина с повязкой на лице положил ее на живот, ее руки протянул через пень, приклеил сильным скотчем. Рядом лежал топор. Он задал ей один вопрос:

— Ты согласна с условиями Григория?

— Нет, — ответила Аня.

Этот вопрос звучал двадцать раз. После каждого ее «нет» он рубил один палец — сначала на руках, затем на ногах. Когда Аня теряла сознание от боли, он тряс ее, бил по щекам, давал нюхать нашатырь. Последнее, что она помнит: он хрипит что-то нечленораздельное, больше не задает вопросов и рубит топором ее кисти и запястья…

— Ты его узнала? — спросила я Аню.

— Я уверена, что это был Григорий. Но голос был как будто измененным.

Как она оказалась на обочине проезжей части, Аня не помнит. Рядом с ней лежала коробка с ее пальцами. Ее отвезли в больницу, какой-то отчаянный хирург взялся все пришивать. Что-то получилось, что-то нет. Правая кисть не прижилась. С ногами все до сих пор под большим вопросом. Мать рассказала полиции всю историю. Но история всем показалась неправдоподобной. Илью Пастухова вызывали, потребовали объяснения по поводу аукциона и Григория, выигравшего лот.

— Это уважаемый бизнесмен из Сибири, который сразу потребовал сохранить его инкогнито. Я даже сам не знаю его фамилии, — заявил Пастухов. — Но я клянусь своим добрым именем, что посадил его лично в самолет. Потом он мне звонил не раз. И точно вам скажу, что в тот день, когда на девочку напали, Григорий звонил мне из Парижа.

И все. В рамках дела якобы искали неизвестных бандитов. Улик и свидетелей не обнаружили. Чудовищное преступление осталось нераскрытым. А версия Ани и ее мамы даже не была озвучена. Остался лишь портрет юности, прелестной, цветущей и благоухающей. Натура скорчилась от увечий, боли и горя под старым клетчатым пледом.

— Ты понимаешь, Сережа, что это был точно он, этот Григорий? — спросила я после того, как, наконец, набралась сил рассказать эту историю.

— Не уверен, — задумчиво проговорил Сергей. — Для этого нужно быть совсем безумным. Это связано, конечно, с ним, но, скорее всего, он нанял отморозков.

— А я уверена, что сам. Два момента. Она ему сказала: «Лучше умру». И он заставил ее жалеть о том, что она не умерла. И так долго растягивал мучения. Исполнитель бы этого не делал. Это раз. И нечленораздельное бормотание, когда он рубил ей руки и ноги. Исполнители не впадают в такой экстаз. Это два.

Самые веские, окончательные и кровавые мотивы для того, чтобы сожрать друг друга, есть у пауков в банке. Они знают друг о друге все. Банка — это их мир, и каждый в банке хочет быть главным пауком. Им кажется, что уничтожение конкурентов и свидетелей — это путь к абсолютной власти над банкой. На самом деле чем меньше количество пауков, тем ярче мишени. Примерно так я видела теперь ситуацию с убийством Пастухова и покушением на Кирилла. Это дела тех, кто был в связке с Пастуховым. Но он, к сожалению, личность очень многогранная. Калейдоскоп подлостей: от финансовых махинаций, от грабежа под названием «благотворительность» до сексуальных преступлений, насилий и торговли людьми. Первое серьезнее, масштабнее, внушительнее, но только в том случае, когда речь идет уже о доведении до скамьи подсудимых схваченных за руки подельников. Но это случай крайне редкий. А до скамьи воровство и коррупция прекрасно существуют под именем «бизнес». И все по умолчанию принимают и уважают «бизнесменов», потому что это как раз и есть круг из банки. Высшее общество. Они смотрят друг на друга и видят собственное отражение в зеркале. Сдавать, убивать друг друга за дело общего грабежа — просто нелепо. Если это происходит, то по общей договоренности, с какой-то скрытой целью, и это всегда спектакль. Потому я отметаю ниточки Земцова. А вот сексуальные преступления, увечье невинной девочки, грязные, ущербные тайны — это большой повод. Серьезный мотив. На этом сгорали судьбы на самых прочных, золотых фундаментах. Потому что именно такой сладкой возможности ждут конкуренты из банки: это наверняка крах репутации. А у пауков она есть, они за нее борются. В почете только воровство, и как раз потому, что оно укрепляет фантом — семью. Его «облагородили». Самых доверенных свидетелей «морального падения» убирают.