Земцов достал третий листок.

— И третье имя. Елена Пригожина. Это просто шлюха-чиновница, которая вывела из страны миллионы евро, выделенные на поддержку фермерских хозяйств. Ее гидом по кабинетам министерств и ведомств был Пастухов. На суде показал, что все деньги доходили до этих фермерских хозяйств. Все пропало по их халатности и неумению. И тогда они создали заговор против Пригожиной, обвинив ее в хищении. Пастухов и адвокат Пригожиной представили бумаги. Скажу на основании беглого взгляда: липа. Но Пригожина была оправдана, живет сейчас в Италии с альфонсом. А главный истец по ее делу был осужден за клевету и покончил с собой на зоне. Это основное, как я сказал. Ни над кем из этих фигурантов не каплет в данный момент. Не вижу их мотивов в демонстративном убийстве. Но мы можем чего-то не знать.

— Спасибо. Увлекательное прошлое. Да здравствует тот меч, которым одну гадину зарезали. Я подумаю, при чем тут может быть Кирилл. Пока одна мысль мелькнула. Кто-то проводил съемку в этих «хосписах»… Вдруг он или его знакомый оператор.

— Отличная мысль. Наше сотрудничество получается.

— Надеюсь. До связи.

Была такая средневековая пытка. Жертву раздевали, обмазывали горячей смолой и катали по куче перьев, пока они не залепят человека с ног до головы. И он, видимо, чувствовал себя так, как я после знакомства с некоторыми эпизодами из жизни доброго «Илюши». Был талант у этого многостаночника: так умело находить самых поганых представителей человечества и затевать с ними успешные финансовые проекты. Кто-то отделался липовым судом, кто-то легким испугом, все продолжили в том же духе, а там, где они прошли, остались горе, муки и смерть.

Хотела бы я сделать шаг назад и стереть этот момент, это знание, эту информацию, без которой прекрасно обходится большинство людей? И которая мне не просто не нужна, она опасна для здоровья, для работы, для нормальных людских отношений. Я и без того слишком тяжелый в контактах человек. А теперь наполняюсь маниакальной подозрительностью. За каждой улыбкой может прятаться извращенный садизм, за каждой дружбой — алчный мотив, за каждым вздохом — жар из пасти чудовища.

Я хотела бы обойтись и не знать этого вообще. Но раз случилось, раз заглянула в тот колодец с гнилой водой — не отступлю. Досмотрю до конца. До возможности что-то узнать. До того уровня, на котором можно сказать: я это вынесла и справилась с отвращением и ненавистью. И у такого преодоления есть результат.

По дороге домой я заехала в клинику за Кириллом. Не могла заставить себя начать разговор. Просто разговор, все равно о чем. Как будто я носитель страшной заразы, и она передается словами. Кирилл тоже молчал. Он часто ведет себя со мной, как с трудным подростком, который должен перебеситься сам, прежде чем начнет понимать другого человека. И еще. Мне кажется, он все время ждет чего-то ужасного от меня. Разлюбила, расхотела, давно есть другой.

В доме я бросилась запирать двери на все запоры. Перестала доверять охране и сигнализации Карлоса. Потом пришла на кухню, достала все продукты и стала изобретать очень полезное и до сих пор никем не изобретенное блюдо. Так хотелось мирного, необходимого и домашнего занятия. Вошла в ванную, когда Кирилл, постанывая, снимал одежду. Я помогла ему, чувствуя себя на краю счастливой секунды. И когда он блаженно задышал в теплой воде под шапкой пены, я обняла его прямо там, прилегла к нему в халате и белье, нашла милые жесткие губы, горячие удивленные ладони и все места с дырочками от швов. От чего-то мы все же избавились.

— Что ты? — шепнул он мне в ухо. — Неужели соскучилась?

— Я поняла одно выражение. Что значит — кому-то «ноги мыть и воду пить». Это бессилие выразить любовь иначе. Только так: сделать что-то в высшей степени нелепое. И почувствовать, отпраздновать тот миг, когда двое становятся одним.

Мы отпраздновали эту нашу встречу небывалой раньше нежностью. Мы спрятались в свою тишину. Мы обменялись всеми тайнами и побывали в самых недоступных уголках наслаждения. И только о том, что не было встречей наших тел и душ, мы не сказали ни слова. Ни слова даже о снеге за окном. Потому что он за окном, через границу от нас.

Когда Кирилл уснул, я села к компьютеру и нашла запись его интервью. Прослушала несколько раз, останавливая и возвращаясь. Выбрала для себя главное: «Пастухов был человеком, не знавшим моральных границ в выборе партнеров или соучастников. Похоже, дело было и в комплексах, отклонениях психологического и сексуального характера. Я тебе покажу один ролик. Его снимал мой приятель по его заказу. Но это так, не для эфира и печати, просто чтобы ты понял, о чем я», — так Кирилл сказал репортеру, когда думал, что его уже не записывают.

Я выключила компьютер. Проснется Кирилл до вечера или нет, сегодня я точно не начну с ним говорить об этом. Позвонил мой телефон, номер был незнакомый.

— Виктория Соколова? С вами говорит нотариус Демин, поверенный в делах покойного Петра Пастухова. У меня для вас поручение от доверителя. Когда можно приехать?

— Сейчас. Записывайте адрес.

Мои ладони были холодными и влажными от волнения, когда я открывала старый портфель с бережно и надежно завернутым листом бумаги. Петр Ильич готовил эту драгоценную посылку, когда был жив. Он знал, что я получу это после его гибели, и сердце мое зайдется от невозможности отблагодарить, прижаться губами к этим гениальным пальцам. Никогда больше его не встретить, всегда знать, что была в жизни такая потеря. И эта горестная, невероятная награда.

Я расписалась в бумагах нотариуса, проводила его. Вошла в комнату, согретую сонным дыханием Кирилла, и поставила работу Пастухова у стены. Села в центре на пол и отправилась вслед за своим взглядом в удивительное путешествие. По нежным и сильным чувствам. По удивительным, прозрачным краскам и переливам мелодий. Взгляд зацепился, утонул, увяз в маленькой акварели. Девушка у окна. Она сидит на подоконнике, вдоль светлого летнего платья еще подростковые, слишком крупные руки с детскими царапинами. А колени и бедра уже женские, плотно сжатые подолом. Девушка еще стесняется своей расцветающей женственности. А от лица вообще глаз не оторвать. Нет, не красавица в банальном смысле слова. Ни капли косметики, бледные веснушки на носу, короткие светлые ресницы, русые волосы небрежно отброшены назад. И неземной прелести выражение. Мягкость и доброта нежных губ, свет и кротость серых глаз.

— Отлично, — тихо произнес за моей спиной Кирилл. — Мадонна в ожидании младенца.

Я не удивилась тому, что он сразу увидел то, что поразило и меня. Так всегда.

— Это от Петра Пастухова, — объяснила я.

— Я понял. Другого автора и не могло быть.

Всему этому богатству нужно найти место, подобрать рамку. Я подняла акварель с девушкой, посмотрела на обороте: «Анечка», Кратово, дата и автограф. Значит, портрет девочки, которую Петр хорошо знал. А мне ничего не известно о его друзьях. Я посмотрела на пейзаж за окном рисунка. Такие же ели, как во дворе Пастуховых. Возможно, соседка. Надо поискать в сетях по рисунку. Аня, портрет написан два года назад, сейчас девушке лет восемнадцать. Кратово. И какая-то мистическая связь в том, что девочку у окна зовут, как мою маму.