Трудно сказать, понимала она тогда или нет, какова именно была природа дружбы Нижинского и Сергея Павловича. Она должна была знать, что Дягилев восхищается Вацлавом Фомичом и ревниво охраняет его. В это время Вацлав старался убедить Дягилева, чтобы тот дал ей роли, которых она заслуживала благодаря своему таланту. Дягилев был против нее до тех пор, пока для балетов были нужны хорошенькие миловидные балерины, но теперь, когда появились «Петрушка» и другие произведения, где важно было искусство, а не миловидное личико, Броню стали выбирать как дублершу для Карсавиной, с которой она по очереди исполняла одни и те же роли и имела большой успех. Разумеется, она лучше, чем кто-либо другой, подходила для этих ролей в новых произведениях, и в «Фавне» Вацлав собирался дать ей крупную роль.

Как артистка Броня была довольна, но, разумеется, намеки товарищей по труппе раздражали ее. И несколько раз она высказала брату достойные капризной девочки упреки, что она разочарована тем, что живет и ездит не с ним. Вацлав Фомич пытался объяснить, что если он делит свою жизнь с Сергеем Павловичем, а не с ней, то это его личное дело. Он не мог рассказать собственной сестре об отношениях, которые заставляли его жить с Дягилевым.

В Праге прием был более чем восторженный. Русским артистам устроили такую праздничную встречу, какой не было нигде. Причиной такой огромной популярности было не только их необыкновенное искусство — важную роль играло и то, что они были русскими. Прага, столица провинции Богемия, находилась под властью Австро-Венгерской монархии; приветствия в адрес балета были политической демонстрацией, характерной для местного населения — чехов, которые показывали этим, что они принадлежат к славянской расе и братскому для России народу. Приветствие было таким бурным, что зрители даже ломали сиденья в партере и в безумном порыве бросали на сцену всевозможные предметы в знак признательности.

Наконец балет прибыл в Вену. Спокойно и изящно текущая по заведенному порядку жизнь этой имперской столицы, распорядок жизни простого народа, улицы, переполненные офицерами в мундирах и сапогах со шпорами, гусары в доломанах, императорские экипажи, на запятках которых стояли лакеи с бакенбардами, Кертнер-Ринг и прекрасные здания — все говорило о великолепии царствующего семейства и богатстве страны. Все, включая людей, выглядело процветающим, веселым и беззаботным. Вена во многих отношениях напомнила Вацлаву Санкт-Петербург и широкий размах русской жизни; похожи были даже большие барочные дворцы и жизнь, упорядоченная покровительством государя. Нижинский полюбил огромную величественную Оперу с ее идеальной сценой и просторными комнатами для репетиций, где все было идеально устроено для танца. Там он чувствовал себя совершенно как дома, потому что она была очень похожа на Мариинский театр по окружавшей ее атмосфере и тому, как она управлялась.

Венский балетмейстер и кордебалет приняли русских артистов с симпатией и дружелюбием, которые после первой увиденной ими репетиции переросли в невероятное восхищение. И артисты венского балета со своим маэстро-итальянцем, строгим приверженцем традиционной итальянской школы, сами первые объявили, что русские танцовщики и танцовщицы превосходят их, а Нижинский — гений. Маэстро приводил своих артистов смотреть, как Нижинский выполняет упражнения, и показывал им, как упорно и безупречно, с какой невероятной энергией тот это делает, не останавливаясь даже после того, как достиг высшего совершенства, доступного человеку.

Чекетти сиял от счастья. Наконец он чувствовал себя дома, и похвалы венских коллег, которые постоянно присутствовали на его занятиях, приводили его в восторг. Репетиции были легкими, поскольку и сцена, и оркестровая яма были одинаково совершенными. Монтё, который был идеальным дирижером для балета, подавал команды группе деревянных духовых щелчками хлыста, словно музыканты были лошадьми, поскольку плохо говорил по-немецки, и так объяснял им в точности то, чего желал добиться. Кроме того, в Вене почти все в совершенстве говорили по-французски.

Сергей Павлович выбрал для первого показа в Вене более ранние из новых работ: были поставлены «Лебединое озеро», «Армида», «Клеопатра», «Шехерезада», «Сильфиды», «Карнавал» и «Видение розы». Пресса и публика все как один были у ног артистов. Сцену заваливали цветами, а аплодисменты гремели как буря, несмотря на то что на всех представлениях появлялись императорский двор, где соблюдался испанский этикет, и даже престарелый император, нарушивший одиннадцатилетний траур по жене. Эрцгерцог Райнер, восьмидесятилетний старейшина дома Габсбургов, не пропустил ни одного спектакля.

Его привозили в ложу в кресле на колесах, и он следил за каждым шагом и каждым жестом, как опытный балетоман, которым он и был. Во время интермедии можно было посмотреть на императорскую ложу и увидеть, как молодой король Альфонсо, гостивший у своих кузенов, пытается повторить антраша и пируэты, которые только что видел. «Видение розы», с его декорацией в стиле старой Вены, имело такой успех, что зрители аплодировали до тех пор, пока Нижинский и Карсавина не повторили весь балет полностью.

Дягилев имел в Вене много друзей, и среди них был Э. Закс, высококультурный старый господин, который периодически ездил в Россию и проводил много времени в различных европейских столицах. Это был очаровательный прожигатель жизни, и он жил в Зейлерн-Штате — месте, от которого веяло изысканным ароматом искусств и светской жизни. Один из настоящих представителей «старой школы», он был идеальным хозяином дома и очаровательным светским рассказчиком, которого всегда окружали интеллектуалы высшего уровня, а также был знаменит своей коллекцией предметов, имеющих отношение к старой Вене, владел чудесными оттисками и гравюрами. Кроме того, он имел очень интересную библиотеку танцовщика, в которой среди его сокровищ были воспоминания Камарго, Вестриса и Эльслер. Там были туфли одного, испанский гребень другой, рукописи Новерра. Нижинский любил проводить конец дня в этом спокойном дворце, среди этих воспоминаний, которые так много значили для него.

Барон Дмитрий Гинцбург без труда вошел в местное светское общество, поскольку часть его семьи жила в Вене и занимала высокое положение в банковских кругах. Сергей Павлович заявил, что Гинцбург начал превращаться в настоящего министра развлечений Русского балета; таким Гинцбург и был — приятный, веселый, с чувством юмора. Его чествовали как примадонну, и он старался вполне насладиться этим. Он старался как мог выводить в свет вместе с собой Дягилева и Нижинского, но не очень часто добивался успеха. Он великолепно представлял Русский балет в высшем обществе и ненадолго заглядывал к Дягилеву и его свите, чтобы подписать чеки, которые поддерживали жизнь их предприятия, но едва бросал взгляд на их лица.

Дягилеву была гарантирована плата восемь тысяч золотых франков за вечер выступлений даже в самом маленьком городке, но он никогда не зарабатывал