– Учитель, возможно, вам удалось преуспеть в своих изысканиях, – начал Хьюго, – но… не могло ли случиться так, что вы… хм… невольно преступили запретную грань?

Ди покачал головой, его серебристая борода колыхнулась в такт.

– Исключено. – Он подался назад и смерил посетителей пристальным взглядом. – Вы точно посланники сомнения, явившиеся из земной юдоли, дабы поколебать мою решимость и отговорить от величайшего открытия. Хранители старого мира, мои собственные союзники, отвернулись от меня. Таково последнее испытание на пути к просвещению. Испытание сомнением, верно?

– О чародей, неужели ты не наблюдал зловещих предзнаменований, посланников тьмы? – спросил Талбот.

– Мне открылись лишь чудеса, великолепие царства духов, – парировал Ди. – Мы достигли цели, Талбот! Объединили науку и магию. Мы пробудили и призвали Енохианского ангела, отныне он будет наставлять и просвещать нас. Наконец я займу положенное место при королевском дворе. Сначала мы узрим его. Во-вторых, явим миру. И в-третьих, постигнем.

Бравада великого чародея не понравилась Блэквуду.

– Постигнем только в-третьих? – усомнился он.

– А в-четвертых, употребим во благо. – Ди с презрением покосился на собеседника. – Вам, господин стряпчий, незачем вникать в тонкие материи. Ваш мир законов и исков – лишь блеклая свеча на фоне молнии, которая вот-вот расколет небеса. Я отворил дверь в потусторонний мир.

– Или впустили потустороннее в мир людей. – Впервые Блэквуд угадал одержимого под мантией философа. – Вы уверены, что проникли в царство сверхъестественного, а не позволили ему проникнуть к нам?

Ди медлил с ответом. На долю секунды замечание Блэквуда остудило его пыл, впрочем длилось это недолго.

– Ваши адвокатские штучки! – фыркнул Ди. – Признаться, я удивлен, что высшие силы вняли нашему призыву вопреки присутствию столь… недостойного просителя.

– Полынь, – невпопад произнес Талбот. – Она отравила наши души.

Ди опустился в обитое парчой кресло с серебряными подлокотниками – вылитый колдун, узурпировавший королевский трон.

– Так предначертано судьбой, – объявил он. – Мне одному предстоит шагнуть в мир магии. Дорогу осилит идущий, он и обретет награду в конце пути.

– Воля ваша, чародей, – откликнулся Талбот.

– Оставьте же меня. Оставьте и не мешайте ждать ангела в человеческом обличье.

Блэквуда покоробила дерзость того, кто много лет представлялся ему мудрецом; взгляд стряпчего блуждал по книгам о небесных сферах и астральных мирах, по манускриптам, посвященным астрономии и космологии. Действительно ли волшебнику удалось свести воедино науку и магию? Или в поисках симбиоза он забрел в опасные дебри, откуда нет выхода?

Устав исследовать обстановку, Блэквуд задрал голову вверх и вдруг заметил белую фигуру, взиравшую на них с остроконечной крыши. В небе парил человеческий силуэт в белой сорочке с горящими черными глазами.

Злорадно прищурившись, видение бесшумно соскользнуло с конька и растворилось в воздухе.

Вскрикнув, Хьюго Блэквуд опрометью бросился к дверям, миновал просторный вестибюль и через мгновение очутился на улице. Ночь выдалась холодная и промозглая. Едва не поскользнувшись в грязи, Блэквуд повернул за угол и принялся осматривать крышу, шпили в попытке – и в страхе – отыскать там зловещий силуэт.

Позабыв про Талбота и Ди, Блэквуд вскочил в седло и поскакал к дому.

Едва переступив порог, он ринулся в спальню. Орлеана по-прежнему лежала на кровати, но вот какая странность – накрытая гобеленом.

– Любимая!

Из глаз Блэквуда хлынули слезы. Всю дорогу он не сомневался – именно призрак Орлеаны парил над домом Хьюго Ди. Усопшая супруга явилась туда, чтобы проститься.

Он прижался к покрытому испариной лбу и зарыдал. Но вскоре спохватился, опасаясь за свой рассудок. Неужели ему пригрезился ее образ? Уж не манипуляции ли с хрустальным шаром помутили его разум?

Хьюго прикоснулся к губам Орлеаны. Лучше бы болезнь поразила их обоих. Любой, самый страшный недуг милее разлуки.

Блэквуд выпрямился и невольно вздрогнул. Орлеана распахнула свои прелестные глаза, однако их взгляд оставался невидящим. Пустым.

Ласк высадил их на пересечении Семьдесят второй улицы и Сентрал-Парк-Уэст. Одесса безропотно последовала за Блэквудом в неприметную боковую дверь. Узкий служебный коридор упирался в очередную безымянную створку. Миновав ее, Одесса очутилась перед старинными вычурными лифтами.

– Погодите-ка! Мы, часом, не в Дакоте?

Дакота считалась самым фешенебельным и элитным домом на Манхэттене. Двери лифта распахнулись, и они вдвоем шагнули в пустую кабину.

– Джон Леннон жил здесь до того, как его застрелили, – сообщила Одесса.

Блэквуд наблюдал, как медная стрелка отсчитывает этажи.

– Ах да, певец, – рассеянно пробормотал он. – Помню такого.

– Серьезно? – Одесса решила, что ее спутник косит под дурачка.

– Его супруга как-то настояла на встрече. Любопытная особа. Все беспокоилась, не водятся ли в здании призраки.

– А они водились?

– И водятся до сих пор.

Двери лифта открылись, и Блэквуд направился к высокой, под четыре метра, двери. Вестибюль был выложен гладким темным мрамором, стены обклеены бордовыми бархатными обоями с тиснением Уильяма Морриса. Блэквуд не мешкая двинулся в соседнюю комнату, оказавшуюся просторной гостиной с видом на Центральный парк. Сводчатые потолки высотой в добрых четырнадцать футов, роскошно выделанные плинтусы из ясеня. Напротив окон высился исполинский камин; от полки вдоль стен тянулась декоративная панель с вырезанными фигурками обнаженных тел – мужских и женских, – сплетенных воедино и объятых языками пламени.

Паркет из красного дерева, минимум мебели – гостиная явно не предназначалась для посиделок. В центре громоздился массивный стол, заваленный разложенными развернутыми картами древних городов, стран, океанских маршрутов. Все остальное пространство занимали книги.

Многочисленные тома теснились не только на полках и в шкафах, но и грудились на полу, заставленном книжными башнями всевозможных форм и размеров: одни достигали шести футов в высоту, другие были сложены пирамидой.

– Это и есть ваш дом, – полуутвердительным-полувопросительным тоном произнесла Одесса.

– Мой манхэттенский дом, – поправил Блэквуд.

Он повел гостью по длинному коридору. Одесса насчитала по четыре двери на каждой стороне. Ей случалось бывать в разных нью-йоркских квартирах, но с такой планировкой и площадью сталкиваться еще не приходилось.

– И давно вы тут живете?

– Здание возвели в восьмидесятые годы девятнадцатого столетия, – последовал ответ.

– Даже не сомневаюсь, – пробормотала Одесса, разглядывая классический европейский орнамент на перилах, тянувшихся по всей длине коридора. – Ясно, так сколько вы тут живете?