Заставив казака прогнать коня шагом и рысью, кузнец утвердительно кивнул головой:

— Без изъяна ступает, по-доброму!

— А ты думал! — с гордостью ответил казак. — Сам Григорий Аникиевич Строганов за службу пожаловал!

Никита подошел к разгоряченному Монголу, потрепал по гриве и, надавив рукой на лопатку, легко согнул переднюю ногу…

Вглядываясь, с какой поразительной легкостью и быстротой работает кузнец, как терпеливо и покорно послушен его рукам норовистый Монгол, Василька подумал, что не напрасно за кузнецами утвердилась слава ведунов да знахарей.

— Ковали, сказывают, того… — казак замялся, снял шапку и, в сердцах махнул рукой. — Слышь, Никита, заговори меня от смертных ран.

Кузнец прищурился, испытующе вглядываясь в Василькины глаза.

— От сабель, пик, да каленых стрел могу. А над камнями да пулями власти не имею. Ремесла они не кузнецкого!

— Мне и от кованой смерти уберечься годно! — обрадовался казак. — Сказывай, что делать!

— Схожу пока… А ты одежу до исподки скидывай! Никита воротился в кузню, принеся оттуда ведро каленой воды да миску с золою. Обойдя вокруг присмиревшего казака, кузнец троекратно перекрестил его молотом и, вставив гвозди между пальцев ног, легонько вогнал их в землю:

«Мать сыра земля, ты мать всякому железу, а ты, железо, поди в свою матерь землю…»

Затем, с ног до головы обсыпал Васильку золою, в такт словам постукивая по его костям рукоятью:

«Ты, древо, поди в свою матерь древо, дабы рабу Божьему Васильке не случилось бы ни боли, ни раны, ни скорби смертной!»

Затем кузнец стал кружить молотом вокруг Василькиной головы, приговаривая:

«Как у мельницы жернова вертятся, так бы железо вертелись бы кругом раба Божия, а в него не попадало! Да будет приговор крепок, доколе в земле не истлеют сии гвозди. Аминь!»

Напоследок Никита окатил казака каленою водой и с силою шибанул кулаком в грудь. Казака отбросило в сторону, но изловчившись, он все-таки не поддался, устоял на ногах.

— Коли наземь не рухнул, то добрый знак! — степенно прорек Никита. — Теперь учуял, как заговор кузнецкий во внутрях взыграл?

Тяжело откашлявшись, Василька поднял выпавшую из рук шапку и, нахлобучивая по самые глаза, усмехнулся:

— В первой же сече башку под саблю поставлю! Опосля и про заговор толковать станем.

Быстрая, свежая, талая вода прибывала в Чусовой с каждым днем, поглощая отмели и острова, заставляла выходить реку из берегов, подтапливая прибрежные низины. Вместе с мутными беспокойными водами приходили на Камень русальские дни.

— Вода пролилася! — говорили знающие люди. — Знать, скоро русалки, да жалицы на белый свет повылазят!

— Прокуда и мерзость в русалий веровать! — наставлял прихожан в храме отец Никола. Бранился, накладывал на упрямцев епитимью, иных, стращая бесовскими напастями и казнями, немилосердно таскал за бороды.

По воскресным дням подходил с ябедой к Строганову, грозясь отлучить суеверцев не только от причастия, но и от церкви. А то и вовсе — анафеме придать. Яков Аникиевич охотно слушал горячие речи отца Николы, согласно кивал, жертвовал на церковь деньги, но в дела священника не вмешивался и за суеверия никого не наказывал.

Быть может, оттого-то каждый вечер и каждое утро люди упрямо шли к реке, поднося ее водам неисчислимые щедрые требы.

Тогда ранним утром на седьмой четверг по святой Пасхе, отец Никола с дьяконом, певчими, прижившимися подле храма юродцами и калеками, да с наказанными им за языческие требы суеверцами пошел на чусовскую пристань изгонять из реки расплодившихся по весне чад бесовских.

Отслужив по правилам службу, отец Никола для пущей верности решил испробовать собственный метод русальего уморения. Он вытащил припасенный загодя мешочек с освященной солью, добавил к ней ладану и принялся крестообразно засевать воду, торжественно приговаривая:

— Святая соль, избави нас, слабых и немощных, от напастей разных в образе зверя нечистого, рыбы русальской и прочей бесовской нежити. И ни домовой, ни леший, ни пущевик, ни прочая нечисть пусть да не погубят души православной и тела нашего не тронут. Аминь.

— Чада возлюбленные, — воскликнул отец Никола после завершения обряда, — ступайте с Богом! Не сумневайтеся, еще не зайдет за верхушки дерев красно солнышко, как прижившаяся в реке окаянная нечисть вся передохнет!

Мужики, почтительно испрашивая благословения, стали покорно надевать шапки и расходиться по домам.

Когда очередь за благословением дошла до бывшего казака Калачника, Давыдка начал икать и крутиться подле священника юлой. Наконец он захрипел, скорчился и, схватившись за голову, принялся кликать чужим утробным голосом:

— Вой, вой по над Чусовой. Не родной, ой, смертной, вой по Чусовой.

— Ишь, как бесы блаженного замаяли, — крестились мужики, стараясь держаться от Давыдки поодаль.

— Беду чует, оттого и кликает.

— Люди не спроста сказывают: «Жениться собрался, а саван припасай…»

Юродивый встал на колени и, в отчаянии раздирая на себе рубаху, принялся бить головой о мокрые бревна пристани.

— Горю вою, яму рою, упокою Чусовою.

Отец Никола собрался было поднять Давыдку на ноги и увести в храм, но при виде приближающегося священника казак завопил и бросился в реку.

— Что ж вы стоите! — закричал Никола толпившимся над водой мужикам. — На сушу тягай, утопнет!

— Ага, — раздалось в ответ. — Тепереча до завтрева в воду не сунемся!

— Сам русалий потравил, сам и ныряй!

Отец Никола опасливо посмотрел на воду и крикнул:

— Хуже баб заголосили! Сам бы полез, да по сану не положено! Чего глаза вылупили? Потонет же человек! Багор тащите!

Давыда выловили скоро. Вытащив из реки на берег, с него сорвали старую одежду, растерли тело пахучими травами, трясли над землей, положив на колено грудью. Только без пользы — Давыдка был мертв.

— Вишь, братцы, как оно бывает, — стягивая с головы шапку, сказал старый соляной повар. — Не захотели добром дать, так русалии себе сами жертву взяли.

* * *

На все голоса распевает пробуждающийся под солнечным теплом лес, окликает, смеется, жалобит. Чует приближающееся лето. Вот тревожно воскликнул зимородок: псиив… псиив… чикии… и быстро умолкнул, будто бы растворился в чащобе, но тут же откликнулась оляпка: дзит, дзит… Заглушили ее переливные выкрики пересмешки: ээй, ээй, хихээй… цецевии, цецевии…

Савва пристально осмотрел опушку и рукою поманил к себе Петрушу:

— Глянь вон на то старое деревце, — тихонько шепнул мальчику, — вишь птицу?