Карий посмотрел на казака и покачал головою:

— Смотри, Василько, как бы твоя воля в колодки не загнала. До них путь короткий, да в них долгий.

— Не всякий прут и по закону гнут, — ухмыльнулся Василько. — Не таков я, Данила, чтобы жизнь свою по чужому хотению выправлять! Вот Строгановым послужу малехо, и будет с меня! Не обожгусь более, холопить себя не стану!

Казак довольно рассмеялся и, похлопав по шее Монгола, ласково обратился к коню:

— Ничего, родимой! Мы топереча от смерти заговоренные, век не пропадем. Вогульского князя порежем, и айда на волю: ты к кобылам, я к бабам!

— Все о воле грезишь? Чего ж до сих пор не ушел?

— Собирался, да послушничек-то наш, быстрее меня о воле смекнул, да перед делом Бегбелиевым дал деру!

— Уходил бы с ним. Строганов даже не почесался Савву искать, да и про тебя бы не вспомнил!

— Так-то оно так, — процедил казак, — только не могу за твое добро отпустить одного супротив смерти.

— Почему ж одного? — Карий показал на сопровождающих пищальников. — У меня и отряд имеется.

Василько недоверчиво посмотрел на стрелков и, выругавшись, сказал с укоризной:

— Злой ты, Карий, человек! Немилосердный, жестокий! Хоть в этом дурья послушниковская башка права оказалась! — казак подскакал вплотную к Даниле и заглянул в глаза. — Батюшка с матушкой не остолопом меня породили, к чему ты меня дурнем-то выставляешь? Или не разумею, что сие за прикрытие? И зачем без доспеха налегке едем? И почто благословили идти на мученика?

— Коли все понимаешь, так зачем со мною идешь? — Карий внезапно остановил коня, спрыгивая в еще не прогретую солнцем траву. — У меня ремесло такое, а тебя понапрасну рисковать жизнью я не просил.

— Убьют, так убьют, от судьбы не отвертишься, а только казак Черномыс за свою шкуру паскудиться не станет! — Василько спрыгнул с Монгола и пошел рядом с Данилою. — Должок у меня перед тобою. Великий должок, как перед самим Христом-батюшкой!

Карий остановился и вопросительно посмотрел на казака.

— За то, что в Пыскоре не позволил забить меня до смерти палкою, как взбесившегося пса, — пояснил Василько с жаром. — Не дал пропасть, живым из ада вывел! Сколь живу, столь об этом и помнить буду!

* * *

К полудню ясное и безоблачное небо стало пропитываться густыми, тревожащими взгляд, красками, вслед за которыми в воздухе повисла вязкая сладковатая духота. Большая гряда тяжелых туч шла с востока, медленно вытесняя с горизонта радужные цвета наступившего северного лета.

— На тьму движемся, — показал рукою Василько. — Стратилатовы грозы вещие, да и Бог не к доброму тьму кажет. Поворотим, Данила, назад?

Послышались далекие глухие раскаты и холодный, пришедший с Камня северо-восточный ветер, накрыл всадников ледяным духом.

— Данила! — казак уже кричал в полный голос, — ворочай людей на Чусовую! К чертовым каменьям опосля грозы пойдем!

Вдалеке показались первые всполохи, ветвистые и разлапые, как старые, искореженные бурями прибрежные ели. Царящий в небесах гул нарастал, все смелее пробуя восстающие в своих недрах силы, стремящиеся ниспасть на землю потопом.

— Не молчи, Данила! — надрывался Василько. — Ведаешь сам, нельзя идти! Не учуять в грозу засады, коли нарвемся, перебьют, как озерных уток!

Покрывшееся свинцовой окалиной небо не давало иного света, кроме ослепительно вспыхивающих стремительных молний. Ветер обжег лица ледяной крошкой, сокрушая над головами всадников гибнущие от стужи летние небеса.

— Поздно, — спокойно ответил Карий и, показывая рукой по сторонам, крикнул оторопевшему Васильке: — Направо пойдешь — убит будешь; налево пойдешь — смерть найдешь.

— Ах ты, Господи! — казак в ужасе перекрестился и, спрыгнув с коня, плюхнулся наземь.

В грозных громовых раскатах послышался тонкий голос летящих в темноте стрел, и вот уже две стрелы впились в грудь Якунки Веселого, а третья угодила лошади в брюхо. Обезумевшее от боли животное бросилось в галоп, скидывая с себя умирающего стрелка.

Пищальники быстро спрыгивали с коней, прячась за первыми попавшимися кочками и корягами, беспорядочно паля в непроглядную мрачную Парму.

Умирающий Якунка жадно хватал ртом воздух, тщетно силясь вырвать из груди длинные, оперенные совиными перьями, вогульские стрелы. Захлебываясь идущей со рта кровавой пеной, звал на помощь, беспрестанно повторяя клокочущим голосом: «Братцы, пособите…»

На мгновение встала неожиданная тишина, но и ее было достаточно для того, чтобы потоки ледяной воды яростно хлынули с раскаленных небес на землю.

— Эй, руч! — послышался крик с черной стороны леса. — Не прячься, выходи говорить!

— Почто с тобой толковать, бесово отродье? — в ответ закричал Василько. — Ты людского языка не ведаешь, а по-звериньски мы не балакаем!

— Мой знает, это твой не знает! — зло крикнул вогульский толмач. — Руч глупый, как заяц!

— Тьфу ты, окаянный, — Василько утер ладонью лицо от заливавших глаза потоков воды. — Давай, умник, сказывай, а не пяты языком чеши!

На мгновение толмач задумался над словами казака и, не найдясь, что ответить, сразу перешел к делу.

— Пищаль вода не стрелять, лук стрелять. Руч пришел мало. Мы будем легко перебить. Князь звать руч рабы. Кормить станет! Баба давать станет!

— А кишка у вашего князя через рот не выскочит? — расхохотался казак. — У нас греческий огонь имеется, он в воде еще шибче горит! Так что передай князю, что прежде нашей смерти все ваше племя бесовское попалим!

И опять со стороны вогул установилось тревожное бесконечно долгое молчание.

— Руч! — раздался голос толмача, — князь предлагать поединок. Твой побеждать — тогда жить!

— Годится! — вместо Васильки согласно крикнул Карий. — Выводи поединщика!

— Да ты что удумал, Данила! — горячо зашептал казак. — В ловушку же манят! В ближнем бою вогульцы слабее нашего будут, про то и сами ведают! Пока ливень — к нам не сунутся, да и стрелять им тоже не с руки. Подождем!

— А после огнем греческим пожгем?

— Да брось ты, — махнул рукой Василько, — так, ради словца красного на язык подвернулось.

В дождевой зыби показалась невысокая кряжистая фигура вогульского поединщика с длинной рогатиной, в рыбьих доспехах и закрывавшей лицо медной совиной личиной. Мутная пелена воды размазывала, скрадывала очертания, укрывая от глаз притаившихся в укрытии русских движения вражеского бойца.

Карий встал в полный рост и медленно двинулся навстречу вогульскому отыру.

— Зря, ей Богу, зря! — Василько ударил кулаком оземь, оттолкнув в сторону ставшую бесполезной пищаль. — Почто ты, Данилушко, ранней смерти себе ищешь?

Тяжелые ледяные капли били Карего по лицу, стремительно стекая вниз, уже не задерживаясь в насквозь пропитанном водою кафтане. Мгновение — он выхватил ятаган и стремительно бросился вперед, к поединщику, неподвижно стоявшему на лесной опушке.