Медею можно было упрекнуть в чем угодно, но только не в отсутствии ума. Она решила не тратить больше слов на Ясона — лишь отказалась напоследок от предложенного золота. Она не возьмет у подлеца ни крохи и никакой помощи не примет. Ясон возмущенно отпрянул. «Своей упрямой гордыней ты отталкиваешь всех, кто добр к тебе, надменная, тебе же хуже», — заявил он.

С этой минуты Медея твердо решила мстить. Как именно, она уже знала.

Она убьет невесту Ясона, а потом… О том, что она сделает потом, Медея старалась пока не думать. «Сперва ее», — внушала она себе.

Медея достала из сундука красивейшую накидку и, пропитав ее смертельным ядом, уложила в ларец, с которым отправила своих сыновей к сопернице. Мальчикам она велела просить царевну сразу же примерить наряд в знак того, что она принимает подарок. Царевна встретила детей приветливо и просьбу исполнила, но, едва надев убор, запылала жгучим всепожирающим пламенем и, объятая им, упала замертво. Вся плоть ее растаяла, как воск[168].

Узнав, что задуманное исполнено, Медея обратилась к следующему своему замыслу, еще более ужасному. Она знала, что защиты и помощи ее детям ждать неоткуда. Впереди у них только рабство. Но Медея не могла допустить, чтобы кто-то глумился над ее сыновьями.

Когда взбешенный Ясон примчался, чтобы расправиться с Медеей за убийство новобрачной, его сыновья были уже мертвы, а Медея на крыше дворца садилась в колесницу, запряженную драконами. Они унесли ее по воздуху прочь с глаз Ясона, который слал ей вслед проклятия, виня во всем случившемся только ее, но никак не себя[169].

* * *

Чертоги бога солнца излучали сияние. Они поражали сверканием золота, мерцанием слоновой кости, игрой драгоценных камней. Внутри и снаружи все блестело, искрилось и переливалось. Там всегда царил знойный полдень, ни на миг не омрачаемый хмурыми сумерками, о темноте и ночи никто слыхом не слыхивал. Мало кто из смертных выдержал бы этот немеркнущий лучезарный свет, но и мало кому из обычных людей доводилось побывать в этой обители.

И все же однажды некий юноша, смертный по матери, дерзнул проникнуть туда. Ему постоянно приходилось зажмуриваться, чтобы дать отдых измученным глазам, но дело, которое заставило его явиться во дворец, было столь важным и безотлагательным, что он все же нашел в себе силы преодолеть этот трудный путь. Юноша прошел через отполированные до глянца врата и ступил в тронный зал, где в ореоле нестерпимо яркого, ослепительного сияния восседал бог солнца. Там гость был вынужден остановиться, не в силах приблизиться больше ни на шаг.

Ничто в мире не укроется от всевидящего ока бога солнца. Он заметил юношу сразу и встретил ласково. «С чем ты явился ко мне?» — спросил бог. «Я пришел выяснить, отец ты мне или нет, — смело ответил гость. — Мать утверждает, что да, но приятели смеются, когда я называю себя твоим сыном. Они не верят мне. Я допытывался у матери — она сказала, что лучше мне спросить у тебя самого». Улыбнувшись, бог солнца снял свою пламенеющую корону, чтобы юноша мог смотреть на него без рези в глазах. «Подойди ко мне, Фаэтон. Ты действительно мой сын. Климена сказала тебе правду. Надеюсь, в моем слове ты сомневаться не станешь? Но я готов подкрепить его делом: проси чего хочешь, я исполню, и да будет порукой тому Стикс, река, водами которой клянутся боги».

Фаэтон, конечно, часто наблюдал, как солнце катит по небосклону, и говорил себе с восторгом и благоговением: «Это мой отец!» И всякий раз его одолевало жгучее любопытство, каково это — править солнечной колесницей, погонять лихих скакунов на немыслимой высоте, озарять светом весь огромный мир. И вот теперь, после данного отцом слова, безумная мечта могла стать явью. «Я хочу побывать на твоем месте, отец! — не раздумывая, воскликнул Фаэтон. — Это мое единственное желание. Дай мне свою колесницу — всего на день, на один-единственный день!»

Бог солнца осознал свою оплошность. И зачем он принес нерушимую клятву, обязавшись выполнить любой каприз безрассудного юнца? «Поверь, сын, ни в какой другой просьбе я тебе не откажу, — начал он. — Знаю, что не могу взять свое обещание назад, ведь я поклялся стигийскими водами и уступлю, если ты будешь настаивать. Но лучше тебе этого не делать. Послушай меня, ты не понимаешь, на что замахнулся. Ты не только мой сын, но и Климены. Ты смертный, а ни одному человеку мою колесницу не удержать. Да и богам, кроме меня, это не под силу. Сам правитель Олимпа не устоял бы в ней. Ты только представь себе этот путь. Из моря дорога круто забирает вверх — кони едва тянут, даром что еще свежи поутру. С головокружительных полуденных высот даже мне жутко смотреть вниз. Но хуже всего спуск, такой обрывистый, что сами морские боги, встречающие меня у подножия, диву даются, как я не лечу оттуда кубарем. А какой невероятный труд — сдерживать коней! Их огненный нрав распаляется с каждым шагом, и они едва терпят меня, что же тогда они сделают с тобой? Тебе мнится, будто на небесном своде предстанут перед тобой разные чудеса — дворцы богов, полные неисчислимых диковин? Ничего подобного. Не чудеса, а чудища обступают там со всех сторон, свирепые звери преграждают дорогу. Телец, Лев, Скорпион, огромный Рак — все они только и ждут, чтобы на тебя накинуться. Внемли мне. Оглянись вокруг. Посмотри, как богат этот необъятный мир. Выбери любое из его сокровищ, оно будет твоим. Если ты ищешь доказательств моего отцовства, то самое надежное из них — моя безмерная тревога за тебя».