Несколько раз я безуспешно звонила Коулмен на мобильный. Так и не получив ответа, незадолго до ланча набрала номер офиса, и мне ответила секретарь Мейси Дикенс, до странности неизменно веселая для человека, являющегося, по сути, привратником в мир убийств и беспредела. Сидишь, например, изучаешь фотографии массового захоронения, а она подойдет и преспокойно попросит тебя подписать поздравительную открытку с утятами. У меня от такого мурашки по телу, если честно.

— Бриджид! — взвизгнула она, услышав мой голос.

Мейси имя каждого произносила так, словно слышала о смерти коллеги и теперь с восторгом узнала, что он жив.

— Увы, Бриджид, — ответила она, когда я спросила Коулмен. — Ее нет. И с утра не было.

— Не знаешь, где она может быть?

— Знаю, конечно. Позвонили из дома престарелых, где живут ее родители, и сказали, что ее мама больна и хочет ее видеть. — Мейси сочувственно поцокала.

Она, наверное, уже наклеила марку на открытку со своими соболезнованиями.

— Лаура ничего не просила мне передать?

Шелестит бумагами.

— Нет. Если вдруг позвонит, что сказать?

— Что я звонила.

— Хорошо, милая, так и сделаю.

Я повесила трубку. Странно: что за срочность такая вынудила Коулмен все бросить, не оставив сообщения или не позвонив, например, по дороге? Даже если Лаура немного плутовала со мной, она тем не менее была строго рациональной. Я перезвонила в офис.

— Мейси, не знаешь, где дом престарелых, в котором ее родители?

— Нет, солнышко, понятия не имею.

Дабы показать, что не чувствую за собой никакой вины, в отделение судмедэкспертизы я опоздала на пятнадцать минут, назвала свое имя, и мне объяснили, как пройти в прозекторскую. Там Джордж Манрикес уже открыл то, что издалека казалось пастельно-голубым морским львом, однако пахло намного хуже, чем лежалая сырая рыба. Я остановилась, чтобы привыкнуть к запаху, и услышала, как Джордж говорит в микрофон, подвешенный над каталкой:

— Мужчина, белый, примерно сто семьдесят сантиметров, вес приблизительно шестьдесят пять килограммов на момент смерти. Время смерти определить затруднительно в связи с высокой степенью разложения. — Он обратился менее формальным языком к Максу: — Из-за сочетания влажности и жары внутри фургона процесс разложения мог развиваться намного быстрее, чем обычно.

— Ну, примерно, док? — попросил Койот.

— Минимум сорок восемь часов, максимум — четыре дня. Извините, но таким точным, как мои коллеги в фильмах, быть не могу.

— Но позже чем два дня назад смерть наступить не могла, это вы хотите сказать?

— Верно. Дайте мне пару минут позвонить специалисту, который может произвести вычисления температуры внутри машины относительно активности насекомых, и я, возможно, назову более точное время.

Наконец Джордж с любопытством взглянул на меня. Я появлялась здесь немного чаще, чем следовало бы отставнику с четырехлетним стажем.

В целом Макс не был жестоким человеком. Он дал мне ментолатума помазать под носом, чтобы нейтрализовать зловоние разложившейся плоти, настолько сильное, что казалось, липнет к коже.

Однако он заставил меня наблюдать за всей процедурой — а сам, в свою очередь, наблюдал за мной, — от внешнего осмотра до Y-образного разреза и того этапа, на котором отделяют скальп, выворачивая его вместе с лицом, и с невыносимым скрежетом срезают верхушку черепа пилой «Страйкер». В процессе Манрикес большим пальцем в латексе раздавил пару оставшихся личинок, одновременно разговаривая с нами и надиктовывая в микрофон свои комментарии. Даже ассистентка, носившая органы туда-сюда на взвешивание и фотографирование, выглядела слегка позеленевшей. Кому же нравится запах мертвечины! Против стоицизма Макса я выставила свой собственный.

— Вот странная штука, — продолжал говорить Манрикес, осторожно погружая указательный палец правой руки в гниющую фиссуру на левом бедре трупа. — На такой степени разложения трудно сказать точнее, но я почти уверен, что она появилась не постмортем. Вы говорили, на полу фургона нашли канцелярский нож?

Макс кивнул:

— По сути, полом был потолок. Машина лежала вверх колесами… Да, был там канцелярский нож.

— Жаль, меня не оказалось.

— Дозвониться вам не удалось.

— Порез наверняка сделан канцелярским ножом или иным лезвием. Не думаю, что это несчастный случай.

— И не самоубийство?

— Слишком мучительный способ уйти из жизни. Если он хотел умереть от потери крови, скорейшего результата можно было добиться, перерезав яремную вену. К тому же она расположена гораздо ближе к поверхности.

— Он мог не знать.

Я мудро хранила молчание, дожидаясь услышать, зачем меня позвали на вскрытие.

— Убийство? — Макс продолжил диалог с Манрикесом.

— Скорее, да. Возможно, неумышленное, по неосторожности, в процессе рукопашной борьбы внутри машины. Определенно пока сказать не могу.

— Ладно, док, отложим. Я проверю его родственников на случай, если кто затребует тело. Вы позволите воспользоваться вашим кабинетом на пару минут?

Манрикес кивнул и продолжил руководить ассистенткой, зашивавшей разрез суровой черной ниткой, стараясь как можно дальше отвернуть от трупа лицо и не дышать.

Койот жестом показал мне следовать за ним. Мы прошли по короткому коридорчику в помещение, где, кроме незамысловатой мебели — стол с офисным стулом и еще два стула с тонкой обивкой и деревянными подлокотниками, — находился только ослик пиньята, свисающий с потолка в углу и выглядевший так, будто достался в наследство от прежнего хозяина. На короткой книжной полке стояли руководства и атласы по патологии — по их виду было ясно, что они здесь явно не для блезиру. На столе — старый компьютер и обычный беспорядок, характерный для кабинета судмедэксперта: блокноты, пара ручек, коробка с предметными стеклами и другое лабораторное оборудование. В комнате полностью отсутствовали личные вещи: медицинские дипломы или семейные фотографии на стенах либо на столе. Словно Манрикес не хотел пятнать свою жизнь работой.

Помощник шерифа Койот подтянул один стул, поставив его напротив стола, и указал на соседний. Мы уселись чуть под углом друг к другу.

В голове так туго переплелись все возможные сценарии, что я не была уверена, смогу ли задать приятелю вопрос без опаски навлечь на себя подозрение. И все же нужно попытаться.

— Макс, ты хорошо знаешь агента Лауру Коулмен? — начала я.

— Не слишком. — Голова его явно была занята мыслями о другом.

— Когда ты видел ее последний раз?

— Мы тогда все были здесь. — Койот не спросил, в чем дело, хотя я могла правдоподобно объяснить свой интерес. Он сменил тему. — «В процессе рукопашной борьбы внутри машины», — повторил Макс гипотезу Манрикеса.