– Я знал, что она следила за Сарой. Она хотела, чтобы мы расстались.

Борозды, прочерченные на лице отца матерью-природой, стали глубже – каждая отражала десятилетие распада. Впечатление было такое, что нечто захватило его тело и выедало его изнутри, и впервые он показался мне старым.

– Мне так тяжело от всего случившегося. – Он снова отвел от меня взгляд и посмотрел на Марлин. – Я никогда не буду прежним.

Я не помню завершающих фраз. Я помню только то, что присяжные быстро вернулись по местам после того, как несколько часов просовещались.

Марлин Диксон сидела позади Тома Дэвиса, держа под носом расползающийся носовой платок, когда судья спросил, пришли ли присяжные к какому-нибудь заключению. Она по-прежнему была вся в черном, левая рука ее находилась под локтем мужа, и она высвободила ее, чтобы держаться сосредоточенно. Эта женщина даже сейчас носила поверх пиджака тот же самый большой золотой медальон. Он лежал между ее метастазными грудями, как медаль за мужество.

Несколько присяжных периодически поглядывали на нее, когда Винсент встал, чтобы огласить вердикт. Остальные сидели спокойно и как могли пытались избежать визуального контакта со мной, словно им было очень, очень жаль. Я помню, как Винсент развернул свой клочок бумаги, поскольку никак не мог запомнить слово «виновна»… А дальше… белизна…

В течение двух дней Том Дэвис продолжал вытаскивать людей из моей прежней жизни перед присяжными, чтобы устроить шоу, перед которым бледнело даже дело Лиззи Борден[24]. В начале слушаний в суд для дачи показаний вызвали мою мать. Дэвис вызвал ее повесткой, и даже несмотря на то что Мэдисон Макколл пытался склонить ее на мою сторону, представления нужного уровня у нее не получилось. Ее актерское мастерство подвело меня в самый нужный момент.

– Я проклинаю себя, – все говорила она, словно и вправду проклинала. – Если б я больше времени была с ней… Если б… если б…

Том дал ей платочек, и она промокнула нос, беззастенчиво флиртуя с ним, будучи под присягой. Она ни разу не заплакала, когда меня арестовали, или навещая меня в тюрьме (только один раз вскоре после моего ареста). Как только у нее вышли все деньги, она, как и остальные, признала меня виновной. И ни разу во время всего процесса – когда решали, виновна ли я и какое мне назначить наказание, – мать не вспомнила о моем отце в ванной и ноже, или обо всех тех случаях, когда она забывала вовремя забрать меня из дома Персефоны из-за кастинга для рекламы «Тайд», или «Хлорокс», или еще какого моющего средства. Или когда она оставляла меня наедине с моими бедами ради того, чтобы сбегать на свидание с Фельдшером Номер Один. Или когда застала меня в постели с Энди Хоскинсом и чуть ли не выдала мне медаль. Она покинула свидетельское место, ни разу не сказав, что любила меня.

Одним из первых свидетелей обвинения был офицер Вудсток. Он поднял правую руку, левую положил на Библию и поклялся говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Одетый в свежеотглаженный костюм, он воспринимался серьезно, как любой человек, облеченный властью. Том Дэвис расспросил его о моем поведении при аресте, и детектив сказал, что я «не желала сотрудничать со следствием» – он употребил эти слова во время своих показаний столько раз, что можно было подумать, будто он читает роль, написанную сценаристом с чудовищно ограниченным словарным запасом.

– Она не желала подчиняться допросу. Она, – Вудсток сделал паузу, – не желала сотрудничать со следствием.

– Вы можете объяснить, что подразумеваете под этим? – спросил обвинитель.

Свидетель сложил руки и так шумно выдохнул в микрофон, что показалось, будто взлетает самолет.

– Во-первых, она постоянно пыталась с нами спорить. Затем, когда мы надавили, она сделала вид, что упала в обморок, чтобы мы прекратили ее допрашивать. Я видел такое прежде. Это попытка подорвать процедуру, ввести в заблуждение. По уставу мы должны прекратить допрос свидетеля и оказать медицинскую помощь. Но на самом деле это просто торможение процесса.

Однако Макколл так и не подверг Вудстока перекрестному допросу по поводу моего поведения. Вместо этого он продолжал допрашивать офицера о моем незаконном заключении в камере в течение половины ночи, игнорируя саму цель слушаний – цирк, где мой портрет Дориана Грея должен превратиться в почерневший холст, на котором он нарисован. Мэдисон говорил о том, что мне дали только воды и шоколадку «Три мушкетера» в течение двенадцати часов допроса, несмотря на рану в плече.

Затем вызвали охранника из моего сектора, чтобы тот рассказал о моем поведении в тюрьме. Он заявил, что ему пришлось трижды переводить меня, чтобы избежать ссоры в тюрьме, настолько «вздорной личностью» я была. Не думаю, чтобы охранник сам нашел эти слова, поскольку никаких ссор я вовсе не заводила. Он произносил эти слова по слогам. Вздор-на-я лич-ность. Очевидно, они с Вудстоком читали один и тот же словарь.

Дэвис также вызвал эксперта по тюремному социуму. Чтобы не допустить пожизненного заключения без права досрочного освобождения, государство должно было доказать, что я буду постоянно представлять угрозу для общества, что стану в будущем опасностью для жителей тюремного Камелота. По его мнению (а позже – и по мнению присяжных), моя энергия, мой гнев и мое застарелое безразличие к человеческим переживаниям – все это вело к моей неспособности к сосуществованию даже в тюремных стенах.

Тот парень, которого я отлупила в пятом классе, показал, что после этого ему несколько недель снились кошмары. Том Дэвис убедил присяжных, что это иллюстрирует мою безнравственность и весьма существенно в свете их решения насчет моей опасности для общества в будущем. Так все и продолжалось при освещении каждого моего нехорошего поступка, какие я когда-либо совершала, невзирая на доказательства, обвинения и давление.

– Я до сих пор ее боюсь! – хныкал тот тип.

– Она патологическая врунья, – говорила девушка, которую я знала со средней школы. – Она сказала мне, что ее мать – врач. Я не знала, что ее мать обслуживает столики, а по вечерам кривляется в театре.

– Она заставляла меня делать домашние задания, которых не задавали, – говорила другая моя одноклассница. Я даже ни имени, ни лица ее не помнила.

Снова вызвали Бобби, чтобы продемонстрировать мои склонности к манипулированию.

– Она заставляла меня выдавать информацию о разных людях, – заявил он.

– Она использовала меня ради пиццы, – подтвердил парень из «Лоренцо».

– Она сказала мне, что окончила колледж, – рассказал директор одной из школ, где я работала.

– Она никогда не говорила мне, что была беременна, – снова заговорил Бобби. – Она заставляла меня пользоваться презервативами, словно они нам были нужны. А потом наврала про своего отца.