Все напрасно: стальные тиски держали крепко. Он и не слышал, как сзади к нему подошел человек. Рука в толстой варежке схватила его, сдавила грудь. Аскыр рванулся, зубы разжались, длинная судорога волнисто пробежала по густому меху, от головы к хвосту. Глаза погасли.

Аскыр затих.

– Готовый! – вслух сказал Степан.

Он еще не мог поверить, что Аскыр – драгоценный вороной соболь – был у него в руках.

Не везло ему последнее время. Четыре соболя попались к нему в капканы. Одного из них подрал ворон, другого изгрызли мыши, прежде чем нашел их Степан.

Ипат последнее время придирался к Степану. Старший был не в духе: прошло уже три недели с тех пор, как вернулись от одноглазого, а Рябой еще не пришел из деревни. Досаду свою Ипат срывал на Степане, заставляя расставлять и проверять капканы за Рябого, оставлял сторожить стан. У Степана все меньше времени было для своей охоты – а значит, и меньше надежды поймать Аскыра.

И вот Аскыр у него в руках.

Теперь Степан богат, он может наконец вырваться из глубокого колодца ненавистных Саян и ехать в Москву. Хозяину он отдаст четырех соболей, добытых на зимовке, и двух теперь – на весновке, и будет в расчете с ним.

Он собрал все свои капканы и вернулся на стан.

Весна уже осилила зиму. Река взломала лед. Вода заиграла, пошла в яры, загудели шиверы. На быстрых перекатах неведомо откуда появились нырцовые утки – пестрые гоголи, узконосые крохали. В тайге над не стаявшими еще снегами засвистели дрозды. Вылезли медведи из берлог, полосатые бурундучки зашныряли под деревьями. Пушные звери «подтерлись» – сменили пышные зимние шубки на жидкий летний мех.

На Кабарочьих Востряках застучали топоры – это охотники делали себе лодки. Весновка кончилась.

Охота была удачной. Разгоряченный весной, зверь слепо шел в ловушки. Одно только тревожило охотников: Рябой так и не вернулся из деревни.

Просмолили лодки, погрузились и тронулись.

Знакомый путь опять замелькал перед глазами Степана. Шестой раз за полгода развертывалась перед ним все та же дорога, то играющая зыбью, то затянутая льдом и занесенная вязким снегом. «Ну хоть не даром попила моего поту, – думал Степан. – Будет чем вспомнить ее в Москве».

Бежали назад скалы, тайга, горы. А ему казалось, что он летит, летит вверх – вон из глубокого темного колодца.

На ночевку остановились засветло перед той шиверой, где он в первый раз увидал одноглазого. Степан нарочно отошел от стана, чтобы поглядеть на те места, где его чуть не утащило в бурлящий поток.

У берега, под черной скалой, лежал еще глубокий снег. В одном месте его распалило, и что-то темное торчало из белой ямы. Степан подошел ближе и увидал высунувшуюся из снега человеческую руку. Рука была оледенелая, и пальцы на ней скрючились.

Степан крикнул. Подошли Ипат с Рыжим. Втроем охотники живо раскопали руками и ногами снег – и вытащили труп.

Перед ними лежал мертвый Рябой. Затылок ему пробила пуля. Русые волосы побурели. Крошни, где лежали собольи шкурки, исчезли у него со спины.

– Вот оно что… – прошептал Ипат и нахмурился.

Когда подняли труп, чтобы отнести в лодку, Степан в последний раз обернулся на скалу. Ведь труп лежал лицом к реке. Значит, только со скалы могла его ударить в затылок пуля.

На черной скале никого не было. Торчал только куст можжевельника.

Страшная догадка мелькнула в голове у Степана: частенько, поди, следил тут с ружьем в руках одноглазый. Много соболятников, нагруженных дорогими мехами, проходило торопливо под ним по этой дороге. Меткий глаз целился им в спину.

Степан рассказал Ипату, как привиделась ему осенью голова Нефедыча на скале.

Ипат молча выслушал и молча всю ночь просидел у костра. А утром поднялся на скалу и целый час там пропадал.

Когда он вернулся, они о чем-то долго шептались с Рыжим.

Потом охотники снова расселись по лодкам и к закату прибыли в свою деревню. Скоро в деревне узнали, что одноглазый убит.

Тем же летом Степан продал вороного Аскыра и уехал с женой в Москву.

Избушка, где жила с матерью Тайка, стояла на самом краю города, на крутом яру. Под яром бежала река, а за рекой начиналась степь.

Тайка боялась степи: там было безлюдно, жили дикие звери – волки, корсаки[14], злые маленькие карбыши[15].

Раз ночью – снег еще не стаял на дворе – Тайку разбудил странный шум снаружи: кто-то сильно, настойчиво скребся в дверь.

«Волк!» – подумала Тайка. Она так испугалась, что не смела даже голос подать – окликнуть мать.

Скрестись перестали. В избе стало тихо-тихо, слышно было, как в дальнем углу тараканы шуршат бумагой.

Вдруг со двора раздался плач – тонкий, жалобный. Страх мигом пропал.

«Ребенок! – сообразила Тайка. – Он замерзнет». Тайка соскочила с лежанки, кинулась будить мать:

– Мам! Да мам же! Вставай! Ребеночек плачет!

– Какой ночью ребенок! Попритчилось… Спи, доченька, спи, – сквозь сон бормотала мать. Но вдруг быстро приподнялась: надрывный, с визгом детский плач слышался теперь совсем ясно. – Никак подкинули? Чего стоишь? Свет зажги! – И раньше, чем Тайка нащупала в темноте спички, мать уже накинула на себя шубу и выскочила за дверь.

Несколько минут со двора слышался только недовольный голос матери. Потом дверь открылась. Мать вошла, одной рукой прижимая к груди что-то темное.

– Мальчик? – не утерпела Тайка.

– Мальчик, мальчик! – неожиданно весело отозвалась мать. – Получай! – И сбросила темный клубок на пол.

– Ай! – вскрикнула Тайка: на полу копошилось что-то мохнатое, совсем непохожее на розовое тельце ребенка.

– Ладно, хоть не ребенка подкинули, – довольным голосом говорила мать. – Завтра спровадим.

Тайка разглядела наконец щенка.

– Какой волосатенький! – удивилась она. – И ножек не видно. Откуда он взялся ночью?

– Откуда! – опять вдруг рассердилась мать. – Люди подкинули – откуда же! Топить совестятся. Развели собак невесть сколько, теперь куда с ними!

Но Тайке щенок понравился. Когда мать успокоилась, Тайка залезла к ней на печь и стала просить оставить подкидыша.

– Он мне вместо братишки будет, – уверяла девочка.

Мать поворчала, потом сдалась.

* * *

Щенок стал жить у Тайки. Это было самое лучшее время в его жизни. Маленькая хозяйка заменяла ему мать и братьев – товарищей детских игр.