— Пошли вон туда, — прошептал Литс и, поправляя свой автомат, зарысил вперед.

Шмуль побежал вслед за ним.

Да, да, это действительно было стрельбище. Впереди возвышался ангар, и вот они уже добрались до бетонной дорожки. Затем Шмуль увидел лампы на деревьях; вспомнил, как его чуть было не убили.

Литс присоединился к группе шепчущихся людей, а Шмуль в это время встал в сторонке. Мимо пробегали другие тени. Образовывались группы, командиры групп делали жесты отставшим. Шмуль слышал, как проверялось и взводилось оружие, приспосабливалось снаряжение.

Затем вернулся Литс.

— Хорошо себя чувствуете?

— Все так странно, — ответил Шмуль. По его лицу скользнуло подобие улыбки.

— Держитесь меня. Не отставайте. Никуда не отходите и ничего не предпринимайте.

— Конечно.

— Будут стрелять — падайте на землю, плашмя. Понятно?

— Да, мистер Литс.

— Отлично. Ну, пошли.

Солдаты тронулись вдоль по дороге.

Все выглядело знакомым, как что-то светлое из детства, увиденное наконец-то взрослыми глазами и оказавшееся безвкусным и обманчивым. На здания были нанесены весенние камуфляжные пятна, так что теперь они изображали тенистый лес, но в остальном пункт № 11 совершенно не изменился.

Его больше удивляло царившее на территории спокойствие, чем сама территория: трудно было поверить, что темные деревья, окружившие это место, скрывают сотни пленных людей.

— Научная лаборатория? — прошептал рядом с ним Литс — Вон то большое здание посередине?

— Да.

— А эсэсовцы слева?

— Да.

Шмуль сообразил, что Литс все это знает, они обсуждали это сотни раз. Литс говорил просто потому, что давал выход своей нервной энергии.

— Теперь с секунды на секунду, — сказал Литс, взглянув на часы.

Шмуль понял, что это значит: в любую секунду, как только вокруг этого места, как петля, замкнется круг. Все выходы будут перерезаны, оружие на своих местах.

Литс возбужденно потирал руки, уставившись в темноту. Шмуль видел, что парень изо всех сил старается сдерживаться.

Звук от первого выстрела был таким внезапным, что шокировал Шмуля. Он вздрогнул. Или это не выстрел? Звук был приглушенный и неясный. Да, выстрел, так как Литс внезапно задержал дыхание. Затем последовала череда звуков, еще много выстрелов. Все они, казалось, раздавались изнутри территории, и Шмуль не понимал, почему это происходит. Оглядевшись и посмотрев на других людей, спрятавшихся между деревьев, он разглядел удивленные лица; люди искали глазами друг друга, чтобы найти ответ. Послышались проклятья, и кто-то хрипло прошептал:

— Подождите, подо…

Фраза была прервана громким «трах!», раздавшимся совсем рядом.

— Черт бы вас побрал, придержите свои… — закричал кто-то, но его голос захлестнула поднявшаяся волна выстрелов. Все разворачивалось не так. Даже Шмуль, человек, не обладавший военным мышлением, мог сказать: огонь велся неровный, разношерстный, наугад. Пули бесцельно улетали во тьму.

И все же это было прекрасно. Он был ослеплен этой красотой. В темноте выстрелы вспыхивали, как экзотические орхидеи, еще более драгоценные из-за краткости их цветения. Они вспыхивали и танцевали среди деревьев, и по мере того, как возрастала их интенсивность, грохот начал подниматься от самой земли, воздух наполнился дождем вспыхивающих искр, свободно плавающих полосок ярких цветов, которые дрожали и сверкали в ночи. Шмуль почувствовал, как его рот открылся от удивления.

Литс повернулся к нему.

— Все накрылось, — мрачно сказал он. — Какая-то сволочь начала палить слишком рано.

Поблизости человек средних лет кричал в телефон:

— Угомоните их! На всех секторах! Пропустите туда штурмовой отряд!

Шмуль понял, что сражение началось преждевременно и в первые же секунды установилось равновесие. Литс снова повернулся к нему:

— Я пойду туда. Оставайтесь здесь. Ждите Тони.

Американец побежал в разразившуюся бурю.

Литс устремился вперед, не столько из храбрости, сколько для того, чтобы убежать от злости и растерянности. Он бежал из чисто физической потребности, так как оставаться на месте было еще тяжелее, потому что аккуратная хирургическая операция, которую он представлял как конец этой драмы, конец пункта № 11, конец Реппа, конец «человека с дубом», провалилась, растворилась в мешанине беспорядочной перестрелки. Сьюзен пожелала ему смерти, и он решил рискнуть, вновь и вновь слыша ее проклятье у себя в голове. Он вступил в ужасающий мир, образы которого были еще более отчетливыми и яркими из-за захлестнувшего Литса потока адреналина. Он бежал в разгул сердито мигающих огоньков, жутких звуков, горячих порывов воздуха и уколов поднятой пыли. От тяжелого дыхания он скоро почувствовал боль в легких, перестал контролировать разворачивающиеся перед ним картины; это было чистое, ошеломляющее ощущение. Вокруг не было никакого смысла. Клубился дым, дерзко выпрыгивали трассы пуль, крики и вопли наполняли воздух, не открывая их источника. Ему казалось, что он находится в самой середине панорамы отчаяния, огромной картины, состоящей из отдельных картинок, каждая очень четкая и законченная, но в то же время бессмысленная в отдельных эпизодах. Литс обнаружил, что сидит, согнувшись, за мотком колючей проволоки и наблюдает за немецким пулеметом MG-42, издающим высокий рваный звук, когда двойной подающий механизм с системой захватов и роликов жует ленту, сбивая при этом американских солдат. Они просто падали, лениво, сонно валились на землю, и надо было сосредоточиться, чтобы вспомнить, что в конце этого падения — смерть. Когда Литс попытался еще плотнее прижаться к земле, чтобы укрыться от свистящих над головой пуль, то почувствовал вкус и крошки пыли у себя во рту и на губах. Он увидел, как один за другим падали немцы, уложенные подростками с дикими прическами и автоматами. Охваченный огнем человек бешено выскочил из горящего здания и побежал зигзагами в собственном страшном свете. Литс, отчаянно пригнувшись, метался по покрытой воронками земле и наконец неуклюже рухнул в спасительную яму, но обнаружил там еще одного искателя уединения, на оставшейся половине лица которого расползалась нелепая половина улыбки. Если у этого сражения и был сюжет или какой-то план, то Литс его не понимал. Он еще не стрелял из своего оружия. Единственный немец, которого он видел вблизи, был мертв, и никто не обращал на Литса внимания. Он снова был гостем. Для него все это заключалось в том, что он катался в пыли по земле, надеясь, что его не убьют. Он не сделал ничего особенно храброго, кроме того, что куда-то бежал.

В какой-то момент, после бесконечно долгого бесцельного метания, Литс обнаружил, что вместе с группой дрожащих парашютистов находится под укрытием разбитого блокгауза. Пули стучали по стенам и отлетали от них, а где-то впереди сверху кричал сержант, приказывая подняться и отстреливаться.