— Иди ты, — сказал лежащий рядом с ним мальчишка.

— Нет, иди ты, — ответил его товарищ.

— Эй, смотри-ка, здесь отличное немецкое оружие, — сказал кто-то.

— Ага, такое стоит денег.

— Черт, точно.

Лист увидел, что парень нашел пулемет MG-42. Он выполз из блокгауза.

— Тьфу ты, да оно сломано, — сказал кто-то.

— Нет, — возразил Литс — Этот пулемет стреляет так быстро, что приходится менять стволы. Немцев застали как раз в процессе замены, поэтому оно и кажется разбитым.

Дуло повисло, как будто зацепившись за край охлаждающей рубашки.

— Идите обратно. Там где-то должен быть кожаный ящик. Примерно два фута длиной, с большой застежкой.

Парень нырнул обратно в блокгауз и появился оттуда с ящиком.

— Отлично, — сказал Литс — Думаю, я смогу его поставить.

Он воткнул дуло по металлическим направляющим и защелкнул его. Затем захлопнул крышку и услышал, что дуло встало на место. Литс развернул оружие. В затвор забилась грязь. Он открыл крышку затвора и выковырял из промасленного механизма наиболее крупные комки. — Патроны есть? — спросил он.

— Вот, — ответил кто-то, подавая скомканную ленту.

Литс заправил ее в механизм и захлопнул крышку затвора. Затем он поставил на место рычаг управления и повернул его вперед.

— Я сейчас буду стрелять, — сказал он. — Может, вы, ребята, подойдете сюда и будете подавать мне ленту?

Они посмотрели на него. Наконец один из них сказал:

— Ладно. А мне можно будет немножко пострелять?

— Конечно, — заверил его Литс.

Они поползли вперед, пока не оказались на вершине небольшого гребня. Выглянув вперед, Литс увидел эсэсовский барак, освещенный, словно большой пароход. Из него вырывались вспышки огня. Вокруг свистели пули.

— Там еще кое-кто остался, — сказал сержант. — Они нас выбили оттуда. У меня не хватает ни людей, ни огневой мощи, чтобы пробиться обратно.

— Здесь ведь где-то должен быть лейтенант? — спросил Литс.

— Был.

— Ну ладно. У меня тут немецкий пулемет. Я сейчас обстреляю это место.

— Давай. Проутюжь их хорошенько. Преврати их в пыль.

Литс установил пулемет на треноге перед собой и прижал его к плечу. Он почувствовал, как молодой солдат подполз к нему.

— А теперь, главное, не давай ленте запутаться, — сказал Литс.

— Не дам, но вы сказали, что позволите мне пострелять.

— Когда я закончу, то вообще отдам тебе эту чертову штуковину.

— Ого, здорово! — обрадовался мальчишка.

Здание выделялось черной громадой на фоне розовеющего неба.

— Ты там, Репп? Репп, я здесь. Надеюсь, что ты там. У меня тут пятьсот семь-и-девяносто-два-миллиметровых пуль, и я тешу себя надеждой, что одна будет твоей. А где ты, «человек с дубом», ты тоже здесь, сволочь ты этакая?

— С кем вы разговариваете? — поинтересовался парнишка.

— Ни с кем, — ответил Литс — Я прицеливаюсь.

Он начал стрелять. Каждый третий патрон был трассирующим. Литс видел, как они вылетали и, лишь слегка изогнувшись, тонули в здании. Время от времени пули врезались во что-то твердое и отскакивали в небо. Эти светящиеся цепочки, пронизывавшие темноту, были похожи на неоновый салют, на ослепительную световую завесу. Он продолжал обстреливать здание очередями по двадцать выстрелов, а гора стреляных гильз росла, и горелый порох забивал Литсу ноздри. Гильзы иногда сваливались с вершины горки и каскадом бесполезной меди, теплой и грязной, со звяканьем катились вниз.

— Проутюжь их еще разок, — попросил сержант.

Литс всадил в барак еще одну очередь. Ему было совсем не трудно посылать пули в цель. Он стрелял от одного конца здания до другого примерно на высоте груди человека. Барак стойко выносил этот обстрел до тех пор, пока одна из трассирующих пуль не подожгла его. Когда он заполыхал как следует, наружу выскочил человек, сидевший внутри, и Литс выстрелил в него и разрезал напополам. К этому времени пламя было уже довольно ярким, и оттуда больше не слышалось особой стрельбы.

Шмуль всю ночь пролежал на животе среди незнакомых людей. Никто не обращал на него никакого внимания, но поблизости от него парашютисты организовали полевой лазарет, и в промежутках между вспышками сражения он видел, как туда отходили раненые, по одному или по двое, а некоторых приносили их товарищи, которые затем поспешно возвращались в бой. Из лазарета постоянно раздавались стоны.

С рассветом на территории появились очаги огня — Шмуль понял, что горят здания. А потом, уже совсем утром, по дороге, гремя и поднимая облака пыли, подошли танки. Раненые приветствовали их, как могли, но машины, которые с первого взгляда показались ему такими мощными, выглядели печальными и потрепанными, когда проползали мимо него. Он представлял себе более подходящих спасителей, чем этот потрепанный караван испускающих дым обшарпанных созданий с подтекающим маслом. Майор Аутвейт выглядывал из-за башни первого танка, мрачный и черный, как трубочист.

Танки вступили в пункт № 11, и Шмуль потерял их из виду в клубах дыма. Затем раздались взрывы, такие сильные, каких он в жизни не слышал.

— Они, должно быть, взорвали там все до последнего гаража, — сказал один из раненых.

Затем за Шмулем пришел солдат.

— Сэр, капитан Литс хочет вас видеть.

— Ага, — сказал Шмуль, смущенный тем, что оказался таким чистым среди грязных окровавленных солдат.

Но вскоре это его смущение сменилось чувством замешательства. Он обнаружил, что очень трудно сопоставить то, что он видит, с тем, что он помнил. Его ужаснули масштабы разрушения. Он увидел буквально выпотрошенный мир, развалины, дымящиеся балки, перепаханную землю, испещренные пулями здания, и еще более невероятным было то домашнее спокойствие, с которым вели себя выжившие американские солдаты, которые лежали на солнышке, лениво держа во рту сигареты, писали письма, читали вестерны, ели сухие пайки.

Его проводник подвел его ко рву, где рядами лежали убитые немцы, над которыми деловито кружилась черная туча мух. Шмуль видел трупы и раньше, но вполне определенные трупы: прежде всего, это были евреи, но, что более важно, они были костлявыми, белыми, съежившимися, они ужасали именно тем, что выглядели такими нереальными, — просто куклы или деревянные поленья. Здесь же реальность никуда не делась: кости, мозги и кишки, иссиня-черные, черно-красные, зеленовато-желтые, некоторые свежие, а некоторые уже покрывшиеся запекшейся кровью. Все это напоминало Шмулю мясную лавку и ритуальные жертвоприношения перед праздниками: вывешенные куски говядины, дымящиеся груды ливера, холодный белый рубец. Однако в мясной лавке присутствует порядок, аккуратность, осмысленность; здесь же все было неряшливым, грязным и случайным.