– Я прилечу к тебе в Барселону.

– Пожалуйста, поехали с нами, Ефим, – попросила она. Так папой и не зовет. Наталью стала звать мамой, а его по-прежнему – Ефим. Но, как говорится, хоть горшком назови: не надо много проницательности, чтобы понять, что эти двое очень разновозрастных людей друг к другу сильно привязаны. Причем Береславский никогда не предпринимал ничего специального, чтобы сдружиться с приемной дочерью. Он вел себя с ней так, как с любым другим взрослым человеком. Впрочем, так же он общался и со всеми остальными людьми, независимо от возраста, пола, образования. Ефим искренне считал, что если трехлетний малыш гад «по жизни», то так оно и будет. Может, научится со временем свое гадство внешне скрывать. Но измениться – вряд ли.

– Я не могу, Лариска, – ответил Ефим.

– Почему?

– Я же тебе говорил. Дела.

– У тебя всегда дела.

– Сейчас они срочные. Сделаю – прилечу к вам.

– Не ввязывайся, пожалуйста, – прошептала Наталья. Впрочем, без всякой надежды: твердо знала, что ввяжется непременно.

– Все будет нормально, – не слишком убедительно заверил ее Ефим.

Наталья всплакнула, осторожно промокнула глаза тончайшим батистовым платочком и, поцеловав мужа, направилась с Лариской к таможеннику. Для себя она решила, что как только пристроит там дочку – а пристроит наверняка, с деньгами у них стало гораздо легче, – то сразу вернется в Москву и постарается помочь Ефиму. Слава богу, связи у нее за годы работы в министерстве тоже были серьезные.

Ефим помог донести тяжелые чемоданы к таможенной стойке. Дальше его не пустят, и Наталья все потащит сама: бесплатных тележек – неотъемлемого атрибута любого европейского аэропорта – в Шереметьеве отродясь не было[6]. Он дождался, пока его женщины пройдут таможню и погранцов – их будочки были видны из-за стеклянной стены, отгораживающей зал отлета и таможенную зону. Девчонки в последний раз помахали рукой, и Береславский, успокоенный, направился к выходу.

Все. Тыл чист.

Он даже испытал какой-то подъем. Впереди – драка, и он не будет безучастным зрителем или, хуже того, беспомощной жертвой. И еще странная мыслишка вылезла: впервые за два года он снова холост. Нет, Наталья его всем устраивала. Но… «Это сладкое слово «свобода»! Был такой фильм в стародавние времена. Хорошее название.

Он подошел к машине. Возле нее, как и следовало ожидать, уже стоял милиционер.

– Нарушаем? – спросил тот, показывая своей полосатой палочкой на знак.

– Мне можно, – спокойно сказал Ефим. Москва – прекрасный город. Здесь столько всякого важного народу, что любой мент запутается. И потом, чем Ефим хуже вождей из «мерсов»? По крайней мере его старенькая «аудюха» куплена на свои.

– Почему это? – опешил страж порядка.

– Сообрази сам, – холодно сказал Береславский. – Скажи им, – он показал рукой на пустые «мерсы», – что я уехал.

– Хорошо, – сообразил тот. – Куда – знают?

– В Кремль, – холодно отрезал Ефим. «Это я, пожалуй, перегнул», – мысленно почесал он свою репу. Но, как солисту в джаз-банде, ему всегда было сложно вовремя остановиться. Впрочем, гаишника объяснение абсолютно удовлетворило.

– Хорошо, – кивнул он и неспешной походкой направился к только что затормозившей в запретной зоне бежевой «десятке». Из нее начала выгружаться семья с детьми. «Без обеда этот парень не останется», – понял Ефим и с чистой совестью отправился в город.

На работу он прибыл, полный воинственного энтузиазма, однако первые же звонки сильно поколебали его уверенность в светлом будущем. Оказалось, генерал милиции Юрка Иванов, друг его детства и абсолютно надежный человек, уже три месяца, как рулил важной частью чеченской операции и практически был недосягаем. По крайней мере, в оперативном плане. Еще два приятеля, правда, уже не столь близких, тоже отсутствовали: один – в отпуске, другой в командировке.

Странному своему другу Флеру – парню, с которым Ефима многое связывало в юности и который здорово ему помог при прошлом наезде, – Береславский даже не стал звонить. По причине сколь печальной, столь и обыденной: Флер, руководивший чуть не половиной славянской оргпреступности, более года назад был убит хулиганом, сопливым полудурком, возле собственного офиса. Трагический результат случайной уличной ссоры – из-за девчонки, за которую Флер заступился.

«Камикадзе» тут же был уничтожен, что, впрочем, никак не помогло Максиму Флерову, получившему в грудь четыре пули из «ТТ». Был бы это более современный пистолет – Флер остался бы жив: он никогда не выходил из дома без легкого бронежилета. Но потому и любят киллеры «ТТ», что этот музейный экспонат со своей заостренной пулей калибра 7.62 и сверхзвуковой начальной скоростью – более четырехсот метров в секунду (существенно больше, чем у «ПМ») – пробивает почти все типы стандартных бронежилетов.

Ефим ездил на похороны Флера, хотя его хором отговаривали, даже Ивлиев. Но Береславский счел, что негоже из политических соображений отказываться от юношеской дружбы. И уж никак не годится забывать сделанное тебе добро: если бы не Флер, Сашка из тюрьмы вряд ли бы вышел живым. Кстати, Береславский отнюдь не выглядел инородным телом среди прочих гостей. Кроме мужиков с грубыми лицами и изрисованными телами – дело было в июле, прикатило немало цивильно выглядевших людей. Толпа собралась огромная, кругом крутились журналисты и работники невидимого фронта, активно созидающие вербальные и аудиовизуальные материалы.

Ефим подошел к маме Флера, бывшей учительнице из их школы. Произнес стандартные слова. Но, видимо, все-таки нестандартным тоном. Она его узнала и пожаловалась, что осталась совсем одна.

– А Гошка? – спросил Береславский. Гошка был родным братом Флера и членом их общей компании в прежней, «довзрослой», жизни – они познакомились в авиамодельном кружке, где Максим был старостой, а Ефим – толстым и неумелым новичком.

– Гошка – другой, – сказала та. Гошка был действительно другим. И хотя он отдельно подошел к Ефиму и сказал, чтобы при всех проблемах тот немедленно звонил лично ему, Береславский знал, что Гошке он звонить не будет.

«Ладно, – отсеял Ефим этот ресурс. – Будем рассчитывать только на то, чем располагаем сами». А вот располагать-то было почти нечем. Самое страшное – и неожиданное! – что куда-то исчез Ивлиев. Ведь знал, что начались горячие деньки. И вдруг куда-то запропастился. Поскольку предположить, что старик струсил, было просто невозможно, это исчезновение сильно напрягало Береславского.

– Марин, звони ему каждые двадцать минут, – в пятый раз напомнил он Марине Ивановне.

– У меня с головой все в порядке, – обиженно поджала губы референт. – Не то что у некоторых.