Она по-мальчишески подняла руку с раскрытой ладонью, чтобы мы скрепили наш уговор.

– Согласен?

Я принял ее предложение.

Чтобы показать свое жилище в одном из внутренних дворов, комнату в пустынном углу, она велела мне встать на четвереньки и следовать за ней. Потом мы осторожно вернулись к крепостной стене.

– Я бешусь с тех пор, как солдаты Нимрода задержали меня. Там, во Фракии, я жила счастливо. Мой мужчина управляет деревней. Или, скорее, управлял. Он бежал вместе с детьми. И спрятал их в пещере. Я должна найти его. Он меня ждет.

Я вытащил веревку из кустарника, куда ее припрятал. Диана облокотилась о стену и посмотрела вниз:

– Не сейчас, стража совершает обход. А пока, Нарам-Син, вот тебе мой совет: никогда не снимай покрывало, не отвечай ни на чьи вопросы, ни пленниц, ни евнухов – если так случится, что тебе их зададут, потому что с тех пор, как я здесь, никто не слышал от меня ни единого слова. А главное, избегай Бальмунамхе.

– Бальмунамхе?

– Это начальник евнухов. Он хочет переспать со мной. Он уже спал почти со всеми нашими женщинами. О, он не обязательно берет их насильно, многие соглашаются. Иначе им очень скучно.

– И Нимрод это терпит?

– Нимрод думает, что евнухи не трахаются.

– Он прав!

Она с сочувствием взглянула на меня:

– Не иметь яиц не означает не иметь желания. Евнухи на нас зарятся, они занимаются любовью с узницами, и очень даже неплохо, как я наслышана. Они испытывают и дарят наслаждение, но не брюхатят. Некоторым девушкам очень нравится. На самом деле в женском флигеле непрестанно совокупляются! Впрочем, тем лучше… Мы молоды, мы нуждаемся в наслаждении. Поскольку евнухи трахаются, не делая детей, Нимрод об этом не знает. Да и кто ему скажет? Уж конечно, не женщины и не евнухи. Фаворитка заявила бы об этих темных делишках, но пока Нимрод никого не выбрал. Он не часто к нам заглядывает. За время своего пребывания здесь я видела его только один раз; он произвел смотр своей добыче, ни на кого не указал и отправился спать один. Никто ему не нравится. Некоторые даже обижаются, вот идиотки.

Неожиданно она с тревогой взглянула на меня.

– Будь осторожен, скоро Нимрод вернется с войны. Тебе надо убраться отсюда до его возвращения. Когда он заявляется к нам, то требует, чтобы все женщины прошли перед ним с открытыми лицами. Если тебя разоблачат, ты будешь казнен на месте.

Она склонилась надо рвом:

– Теперь!

Диана решительно и проворно размотала веревку, закрепила крюк, переступила через зубцы и спустилась ловко, словно акробат. В мгновение ока она достигла уровня воды, оттолкнулась от стены, а затем, совершив несколько движений маятника, прыгнула на берег. После чего отпустила веревку и исчезла в лабиринте улиц.

Она напоминала мне Охотниц из Пещеры. Красотой Диана была обязана своей гордости, искренности и смелости, своему твердому характеру, отказу от уступок и своему образу женщины, не терпящей ни покорности, ни самоотречения. Я пожалел, что больше не повстречаюсь с ней; вдобавок мысль о том, что сейчас она уже не интересуется мною и даже обо мне позабыла, делала ее еще привлекательнее.

Я снова прибрал свой инвентарь в кустарник, а затем медленно, враскачку дошел до женского флигеля. Красавицы подремывали. Евнухи тоже. Никого не повстречав на своем пути, я проник в комнату Дианы.

Растянувшись на ее ложе, я вперил взгляд в украшенный изображениями животных потолок и попытался уснуть.

В саду журчали струйки фонтана. Я с нетерпением ждал утренней песни дрозда.

Нура, ты уже близко?

* * *

На рассвете я надел принадлежавшую Диане отделанную жемчугами невесомую тунику, ее покрывала, ожерелья и плетеные сандалии и вышел во двор.

По мере того как я углублялся в сад, он становился гуще. По выложенной овальными камешками и кусочками слоновой кости тропинке я сперва шел по лабиринту, окаймленному розовыми кустами и обсаженному высокими деревьями с гирляндами плюща, вдоль рядов кокосовых пальм с гибкими стволами и узкими шелестящими листьями, а затем мимо подстриженного букса. Повсюду встречался шиповник, из которого варили варенье; виноград, из которого делали вино; лимонные и апельсиновые деревья, из плодов которых ничего не делали – они просто были усладой для глаз, ярко-желтые, шафрановые. Посреди сада, вплотную к фонтану, возвышался решетчатый вольер для редких птиц. Восхищенный их великолепием и пестрым оперением, я углядел в этом символ женского флигеля, узилище для красавиц в тюрьме для красавиц, клетку в клетке.

После чего, опьяненный свежими и будоражащими ароматами, я направился к стене и подтянулся, чтобы обозреть окрестности. Отсюда мне было видно, как влажные испарения долины окутывают пейзаж бархатистой пастельной дымкой, которая придает гармонии полям, дорогам, фермам и каналам. Башня справа от меня потеряла свою верхушку в дыхании туманов. Малиновки, дрозды, воробьи и синицы заканчивали в саду свой предрассветный концерт, и теперь скворцы приветствовали восход солнца.

Где-то вдали раздался звук рога, неясный, едва различимый. Спустя несколько мгновений совсем близко, с башни, ему ответил другой рог – на сей раз звук был отчетливый и раскатистый: «Хорошо ли я расслышал?» Первый отреагировал, теперь не так печально, словно приободрившись. Тот, что на башне, запел восторженно и не умолкал, решительно взявшись разбудить город.

Что это?

Горожане, мужчины и женщины, высыпали на порог и переговаривались, комментируя трубные призывы. Их слова не достигали моих ушей.

Панорама расчистилась. По долине расползалась странная темная пелена. Ее маслянистая волна медленно и неумолимо надвигалась от горизонта на город.

Мне стало трудно дышать, я подумал о потопе, который когда-то мощным валом обрушился на наше Озеро. А потом я различил ослов. Повозки. Множество людей. Войско шло с войны, Нимрод возвращался с победой и тысячами рабов, а главное, на обратном пути он завладел расположенным на реке Буранун городом Хитом[41], славящимся своими запасами земляной смолы, столь необходимой для скрепления кирпичей и обеспечения герметичности стен. Строительство башни должно было вот-вот начаться.

Вот уж некстати, это нарушало мои планы: сколько времени у меня осталось, чтобы провести расследование?

– Ну что, красавица, хорошо ли спала?

Я обернулся. На меня с вожделением пялился обмотанный многими слоями расшитой и складчатой ткани жирный детина с грубыми чертами лица и пляшущими в уголках глаз золотыми искорками. Он изобразил улыбку и тотчас стал еще отвратительней.

Я молча смотрел на него. Он гоготнул:

– Все так же нема! Значит, я буду говорить за двоих. «Здравствуй, Диана». – «Здравствуй, Бальмунамхе». – «Нынче утром ты восхитительна». – «Да