Кэтриона засмеялась:

– Если вы заказали копченую рыбу – значит, у вас хорошее настроение.

Доминик бросил на нее быстрый взгляд, и губы его чуть изогнулись.

– Подаю заявку на снисхождение. Мне хотелось проснуться этим утром с вами. Я предпочел бы, чтобы вы лежали в моих объятиях, чтобы наши ноги были переплетены и чтобы я мог чувствовать вашу руку в укромном месте своего тела.

– А-а, так вот что придает вам крепость!

Он чуть не подавился.

– В прямом или в переносном смысле?

– О, разве это так важно? Лучше скажите, что вы намерены делать?

– Что делать? – Доминик поднял бровь. – Любовники могут ссориться, дуться друг на друга, дурачиться, но они спят в одной кровати. Чтобы это стало возможным, дальше мы едем вместе. Вы рискуете – и я с вами тоже, по крайней мере до тех пор, пока все это не разрешится естественным путем. Вы согласны?

– Когда мы поедем дальше на север, люди меня узнают. Здесь, в Инвернессе, у меня тоже много знакомых. Неужели я должна всем им говорить, что вы мой любовник?

– Это не обязательно. Вы можете снова надеть мужской костюм и оставаться моим братом, если хотите, потому что мы не едем на север. Путешествие в Сазерленд отменяется. Миссис Макки увезла Эндрю на запад – там у нее есть сестра, которая замужем за одним из Крисхольмов.

Кэтриона быстро вылезла из постели, скользнула в халат, а затем, сев за маленький столик напротив Доминика и взяв чашку с чаем, подозрительно спросила:

– Откуда вам это известно? Сейчас же говорите, безумный человек, как вы узнали?

– Она оставила мне послание.

– Послание?

Доминик кивнул:

– В Лондоне вы дали мне ее адрес, и тогда же я отправил ей деньги и письмо. В нем я убедительно советовал миссис Макки проявить бдительность в отношении Ратли, ибо знал: все, что связано с ним, всегда опасно. Я предполагал, что, если до него дойдут слухи о наших с вами поисках, он попытается перехватить ребенка, поэтому и просил ее, если она заподозрит что-то неладное, быстро покинуть Эдинбург.

Кэтриона в бешенстве вскочила. Здесь, в этих горах, маленький мальчик оказался перед лицом катастрофы, которую она со всем упорством пыталась предотвратить. Больше у нее нет сил заниматься его спасением. Если этот английский щеголь решил взять все на себя, пусть действует: в крайнем случае по возвращении в Лондон он привезет с собой доказательства, хотя они все равно уже не затормозят процесса, начавшегося в долинах Макнорринов.

Немного успокоившись, она снова села.

– Стало быть, вы уже в Эдинбурге знали, куда увезли Эндрю?

– Нет, но я знал, что миссис Макки может оставить мне здесь послание. Благодаря этому мне теперь известно, где его искать. Вот и все.

– О Боже! Почему вы сразу мне ничего не сказали?

– Черт побери, с какой стати? Вы не объяснили, почему наследство Эндрю находится в опасности; вам нравилось использовать меня, но вы не доверяли мне. Я смирился с этим, но какого дьявола вы хотите доверия от меня?

– О нет, я ничего не хочу! Разве когда-нибудь существовало доверие между Шотландией и Англией? Не нужно мне доверять. Поезжайте домой!

– Я не могу, – с притворным сожалением сказал Доминик. – Мы ведь любовники – надеюсь, вы помните наш уговор?

Час спустя на выносливых шотландских пони Доминик и Кэтриона пересекли мост над Ривер-Несс. Возле берега, подоткнув подолы и оголив пухлые коленки, женщины стирали белье; было слышно, как они переговариваются между собой.

Здесь же, вдоль набережной, по широкому каменному тротуару прогуливались простые граждане и местная знать: некоторые из этих людей были одеты сообразно национальным традициям, другие – в духе высокой английской моды. Доминик с любопытством взирал на забавное сочетание двух стилей. Жизнь вокруг казалась мирной и процветающей, а богатство и бедность уживались здесь с очевидной легкостью.

Среди всеобщего спокойствия Кэтриона выглядела странно напряженной. Наблюдая за ней, Доминик вспоминал, как она становилась в его руках текучей, как масло, податливой и гибкой. Теперь простое синее платье и пышные нижние юбки как бы объявляли – мальчика больше не существует. Ноги Кэтрионы обтягивали толстые шерстяные чулки, ботинки сменили кожаные шотландские туфли. Сейчас она проезжала через свои родные места, где ее многие знали. Чтобы кто-нибудь не увидел ее с остриженными волосами, она покрыла голову красной шалью.

Несколько часов они ехали вдоль берега Бьюли. Здесь, на мелководье, река бежала прямо по коричневому торфу вдоль полосы гальки. Дальше начиналась пойма с зеленеющими вокруг полями, широкую пышную низину пересекала дорога, а с боков на долину наползали складки лесистых гор. Шум водопадов Килморэка отражался от заводи внизу и эхом катился дальше. Отсюда открывался путь во владения Крисхольмов и Фрезеров.

Долгое время они молчали, но наконец Доминик не выдержал.

– Эти холмы что-то значат для вас? – спросил он. – Что вы сейчас испытываете?

– Тоску. – Она продолжала неподвижно смотреть перед собой. – Впрочем, тоска – не совсем подходящее слово, этому чувству в английском языке нет точного эквивалента. Это скорбь по тому, что еще находится у тебя в руке, но тебе все равно его не хватает. Это тоска по Тир-нан-Ог, мистическому месту за горизонтом, где садится солнце. И хотя человек давно живет в собственной долине, он все равно грезит о той стране. Это сладкое чувство всегда окрашено меланхолией – кажется, что к тебе приплывает материнская колыбельная, которую ты слышала в полусне, будучи ребенком. Это сожаление о том, что уже свершилось, но никогда не сможет целиком заполнить твое сердце. Я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь понять это.

– Я понимаю, – сказал Доминик. – Вероятно, так же страстно я тосковал по Генриетте.

– Это разные вещи. Она ушла от вас, и вы никогда не держали ее в своей руке. Вы любили собственную фантазию.

– К сожалению, на этот раз вы не ошиблись.

Кэтриона решила не развивать опасную тему, поэтому дальше они снова поехали молча. Обочина дороги была густо усеяна колокольчиками, фиалками и красным лихнисом, на темно-зеленых ветках ракитника распустились яркие лимонные цветочки. Деревья, протянувшиеся вдоль реки, раскинули свой ажурный покров над крепкими красно-серыми скалами. Цвета повсюду казались более живыми и яркими, чем в Англии.

У первых домов Кэтриона сделала остановку и торопливо заговорила по-гэльски с собравшимися у дороги женщинами. Стоявшие рядом с ними дети робко поглядывали на Доминика.

– Скоро мы сможем перекусить, – неожиданно сказала Кэтриона. – Они дадут нам хлеба и сыра. Я бы не стала останавливаться в гостинице – там небезопасно. Кто-нибудь позже может поинтересоваться нами.

Доминик кивнул. На самом деле он сомневался, что кто-то последует за ними в этот суровый край. Кэтриона поехала вверх по узкой дороге к одинокому дому, прижавшемуся к склону холма. Рядом стояли коровники с низкими крышами; вокруг, кудахча и копаясь в земле, ходили куры. У парадного крыльца пышно цвела большая клумба, на которой цветы чувствовали себя вполне вольготно среди картофеля и моркови.