Он откинулся на стуле и нахмурился:

— Она — бухгалтер по дебиторской задолженности. Жена моего хорошего приятеля.

— Извини, брат. Мне и правда очень жаль.

— Ты уверен?

Я полез в сумку с ноутбуком и вытащил свои записи по делу. Подвинул ему через стол.

— Просмотри первые двадцать счетов. Они грязные. Я прикрепил счета компаний-получателей, чтобы ты мог сравнить.

— Двадцать?

— Может, и больше, — сказал я, — но эти примут в любом суде, если она решит полезть в бутылку. Или если подаст на тебя жалобу в профсоюз. Попытается на тебя наехать за незаконное увольнение. Если хочешь, чтобы ее арестовали…

— Ой, нет.

Другого ответа я не ждал.

— Знаю, знаю. Но если вдруг захочешь, все доказательства у тебя на руках. Как минимум, Майк, ты должен добиться, чтобы она возместила тебе ущерб.

— Сколько?

— Только за последний финансовый год она состригла с тебя не меньше двадцати тысяч.

— Господи.

— И это только то, что я нашел. Настоящий аудитор, который точно знает, где искать, наверняка нарыл бы больше.

— Экономика в таком состоянии, а ты говоришь мне, что я должен уволить своего бухгалтера и менеджера ночной смены. Так, что ли?

— По разным причинам, но да.

— Господи Исусе.

Мы заказали еще по пиву. Ресторан начал заполняться народом; движение по Сентер-стрит оживилось. На другой стороне улицы к собачьей парикмахерской потянулись владельцы четвероногих друзей, оставлявшие их здесь на день. Пока мы сидели, я насчитал двух пуделей, одного бигля, одного колли и трех дворняжек. Мне вспомнилась Аманда и ее любовь к собакам. Единственная ее человечная черта — если судить по тому, что я о ней слышал.

— Двадцать тысяч. — Майк выглядел так, словно кто-то врезал ему бейсбольной битой по животу, а потом добавил еще пару оплеух. — Я на той неделе у них ужинал… А прошлым летом ходил с ними на матч «Соке». Господи, да два года назад, когда она ко мне только пришла, я подкинул ей лишнюю тысячу к рождественской премии, потому что знал, что у них собираются машину за долги забрать. Я просто…

Он поднял руки над головой и сложил на затылке.

— Мне сорок четыре года, и я ничего не понимаю в людях. Я просто их не понимаю.

Майк снова положил руки на стол.

— Не понимаю, — прошептал он.

Я ненавидел свою работу.

С момента моей встречи с Ефимом прошло уже несколько часов, но я все еще так и не пришел в себя. В былые времена я бы не стал особенно заморачиваться на эту тему, попер бы напролом или, в крайнем случае, засел бы где-нибудь с бутылкой-другой чего покрепче; может, позвонил бы Оскару или Дэвину и мы бы встретились, чтобы рассказать друг другу, кто из нас когда ухитрялся вляпаться в какое дерьмо и как мы из него выбирались.

Но Оскар и Дэвин уже несколько лет как не работали в бостонской полиции; они на паях купили выставленный на продажу за долги бар в городке Гринвуд, откуда родом была семья Оскара. Бар располагался чуть выше по улице от предполагаемого места захоронения Роберта Джонсона, и Оскар с Дэвином превратили его в блюзовый клуб. По моим последним данным, бар не приносил приятелям прибыли, но Оскар и Дэвин слишком редко просыхали, чтобы этим обеспокоиться. Барбекю, которые они устраивали в пятницу по вечерам на парковке перед клубом, обрели ранг местной легенды. Назад в Бостон они уже никогда не вернутся.

Значит, этот вариант отпадал. Впрочем, вариант в любом случае был так себе. Чего я действительно хотел, так это просто поехать домой. Обнять свою дочь, обнять свою жену. Залезть под душ и смыть с кожи запах своего страха. Именно об этом я думал, когда поворачивал с Эрборуэй к парку Франклина, направляясь в свою часть города. В этот миг у меня зазвонил мобильник. На экране высветилось имя Джереми Дента.

— Твою мать, — произнес я вслух.

В CD-плеере у меня играл альбом «Sticky Fingers», и громкость была откручена на максимум, потому что этот альбом только так и можно слушать. Сейчас как раз звучала песня «Dead Flowers», и обычно я всегда подпевал Джаггеру, когда он доходил до слов: «Kentucky Derby Day».

Я выключил музыку и поднес к уху телефон.

— Счастливого почти Рождества, — сказал Джереми Дент.

— Счастливого почти Фестивуса,[3]— отозвался я.

— Можешь на минутку заглянуть в офис?

— Сейчас?

— Сейчас. У меня для тебя рождественский подарок.

— Да неужели?

— Ага, — сказал он. — И называется он «постоянная работа». Желаешь обсудить?

Медицинская страховка, подумал я. Деньги на няню. Детский сад. Возможность начать откладывать на колледж. Новый глушитель для машины.

— Еду.

— До скорого. — Он положил трубку.

Я проехал уже половину парка Франклина. Если со светофорами на Коламбия-роуд мне бы повезло, то минут через десять я бы был дома. Вместо этого я свернул налево, на Блу-Хилл-авеню, и направился обратно, в деловой центр города.

— Рита Бернардо едет работать в… ты не поверишь, Джакарту. — Джереми Дент откинулся в кресле. — Там сейчас бум в сфере безопасности. Со всем этим джихадом у нас от клиентов отбоя нет. Плохо для мира, но замечательно для бизнеса. — Он пожал плечами. — Как бы там ни было, она летит в Джакарту, чтобы там больше не взрывались дискотеки. У нас образовалась вакансия. И мы хотим предложить ее тебе.

— В чем уловка?

Он налил себе вторую порцию скотча и качнул бутылкой в сторону моего стакана. Я отрицательно помотал головой.

— Никакой уловки. Мы изучили твое досье и пришли к выводу, что твои следовательские навыки, не говоря уже об опыте работы, слишком ценны, чтобы мы прошли мимо них. Можешь начать прямо сейчас.

Он толкнул ко мне папку, которая скользнула по столу и приземлилась ко мне на колени. Я открыл ее. Изнутри к обложке была прикреплена фотография мужчины лет тридцати. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Стройный, с темными вьющимися волосами, довольно длинным носом — еще бы полдюйма, и он выглядел бы крючковатым, — и кожей цвета кофе с молоком. Одет он был в белую рубашку с узким красным галстуком, а в руке держал микрофон.

— Ашраф Битар, — сказал Джереми. — Кое-кто зовет его Бараком Младшим.

— Активист из Матапана, — наконец узнал я это лицо. — Боролся против постройки стадиона.

— Он много против чего боролся.

— Любит попозировать перед камерами, — сказал я.