Я посмотрел на нее.

— Я собираюсь наехать на реальных отморозков. И, как ты справедливо заметила, им известно, где мы живем. Если бы я мог, я посадил бы ее на самолет сегодня вечером. А что насчет тебя? Что ты намерена делать? Пристегнуть шпоры и тряхнуть стариной?

— Ну да. Может, вдвоем быстрее справимся.

— Не вопрос. Только скажи: с тех пор, как родилась Габби, на сколько ты с ней разлучалась? Самое большее?

— На три дня.

— Именно. Когда мы ездили в Мэн, и все три дня напролет ты беспрестанно ныла, что тебе ее не хватает.

— Я не ныла. Всего пару раз констатировала очевидный факт.

— А потом еще несколько раз. И еще. Это и называется нытье.

Она шлепнула меня по голове подушкой.

— Ну и что? В любом случае это было в прошлом году. Я с тех пор повзрослела. К тому же она будет в восторге от нового приключения. К бабушке в гости, да еще и с дядей Буббой! Если бы мы проговорились об этом сегодня, она бы вообще спать не легла. — Она перекатилась на меня. — Каков план ближайших действий?

— Найти Аманду.

— Снова.

— Снова. Забрать у нее крест. Обменять его на Софи. Вернуть всех по домам.

— А кто сказал, что Аманда тебе его отдаст?

— Ну, все же Софи — ее подруга.

— Насколько я поняла, Софи — ее Роберт Форд.[5]

— Не уверен, что все настолько плохо. — Я поскреб в затылке. — Мне слишком мало известно. Поэтому мне надо ее найти.

— И как ты собираешься это сделать?

— Хороший вопрос.

Она протянула руку через меня и подняла с пола сумку с моим ноутбуком. Открыла ее, вытащила папку с надписью «А. Маккриди» и вытряхнула ее содержимое на подушку справа от моей головы.

— Это снимки ее комнаты?

— Да. Нет, не эти. Эти — из комнаты Софи. Посмотри дальше. Ага. Вот эти.

— Похоже на гостиничный номер.

— Довольно безлико.

— За исключением футболки «Соке».

Я кивнул.

— И знаешь, что самое странное? Она даже за них не болеет. Никогда ни с кем не обсуждала достижения команды. Ни разу не была на стадионе «Фенуэй-Парк». Никогда не интересовалась вопросом, о чем думал Тео, когда заключал контракт с Хулио Луго или когда менял Кевина Геббарда на Эрика Ганье.

— Может, все дело в Беккете?

— Ась?

— Может, она просто влюблена в Джоша Беккета?

— С чего ты это взяла?

— Это его футболка, так ведь? Девятнадцатый номер. Что это ты вроде как побледнел?

— Эндж.

— Что?

— Она одержима не «Ред Соке».

— Нет?

— И в Джоша Беккета она не влюблена.

— Я бы в него тоже не влюбилась. Тогда откуда у нее эта футболка?

— Где мы нашли ее двенадцать лет назад?

— В доме Джека Дойла.

— А где располагался этот дом?

— В какой-то дыре в Беркширах. Сколько там было до границы с Нью-Йорком? Миль пятнадцать? Двадцать? У них в городке даже кофейни не было.

— Как он назывался?

— Городок?

Я кивнул.

Она пожала плечами:

— Не помню. А ты?

— Беккет.

— Обними папу.

— Не хочу.

— Солнышко, ну пожалуйста.

— Не хочу, — повторила Габби и топнула ногой.

Она была не в духе. Мы стояли в терминале С аэропорта Логан. Бубба и Габби — с билетами в руках — присоединились к на удивление небольшой очереди на личный досмотр. Габби злилась на меня, как может злиться только четырехлетний ребенок: она складывала руки на груди, топала ногами — одним словом, выдавала полный набор детских капризов.

Я опустился перед ней на одно колено. Она отвернулась.

— Солнышко, мы же с тобой обо всем договорились. Когда ты не слушаешься дома, это что?

— Это наши проблемы, — сказала она, чуть помолчав.

— А когда не дома?

Вместо ответа она замотала головой.

— Габриэлла, — сказал я.

— Это наш позор.

— Вот именно. Так что давай обними папу. Можешь дуться сколько угодно, но ты должна меня обнять. Такое наше правило, так ведь?

Она уронила Мистера Луббла и прыгнула мне на шею. Она обхватила меня так крепко, что костяшки ее пальцев врезались мне в позвонки. Ее щека прижалась к моей шее.

— Скоро мы за тобой приедем, — сказал я.

— Сегодня?

Я посмотрел на Энджи. Господи.

— Нет, не сегодня. Но очень скоро.

— Ты все время куда-то уезжаешь.

— А вот и нет.

— А вот и да. Вечером я ложусь спать, а тебя нет. Утром я встаю, а тебя опять нет. А теперь ты и маму с собой забираешь.

— Папа работает.

— Папа всегда работает.

По ее голосу я понял, что приближается очередная истерика.

Я поставил ее на ноги перед собой. Посмотрел ей в глаза, так похожие на глаза ее матери, только меньше.

— Зайка, это в последний раз. Хорошо? Больше я никуда уезжать не буду. И тебя больше никуда не отпущу.

Она смотрела на меня. У нее задрожала губа, а на глаза навернулись слезы.

— Обещаешь?

Я поднял правую руку:

— Обещаю.

Энджи присела рядом со мной и поцеловала нашу дочь. Я отступил на пару шагов, чтобы дать им попрощаться.

Ко мне подошел Бубба.

— В самолете небось рыдать будет? — спросил он.

— Сомневаюсь, — ответил я. — Но если вдруг устроит скандал, а народ вокруг начнет возбухать, разрешаю тебе их покусать. Или хотя бы облаять. А если увидишь, что к ней приглядываются какие-нибудь русские…

— Чувак, — сказал Бубба. — Если хоть кто-нибудь на нее не так посмотрит, я его на ленточки порву.

Они прошли за барьер и обернулись к нам. Бубба одной рукой поднял Габби, а второй подхватил с ленты конвейера сумки с багажом. Они помахали нам руками.

Мы помахали им в ответ, и они растворились в толпе пассажиров.

Под низко висящими в бледном небе облаками мы свернули с платной магистрали Массачусетса и, следуя указаниям навигатора, покатили к Беккету. Городишко находился в самом сердце Беркширов, в двадцати пяти милях к югу от границы штата Нью-Йорк. Окружающие холмы стояли засыпанные снегом; черная дорога была скользкой. Никакой главной улицы в Беккете не оказалось. Как мы ни кружили, не обнаружили ничего похожего на городской центр, где обычно располагаются магазины, парикмахерская, прачечная и контора местного риелтора. Кофейни, как совершенно справедливо заметила Энджи, в городке тоже не имелось. Желаете посидеть с приятелями за чашечкой кофе? Отправляйтесь в Стокбридж или в Ленокс. Чего в Беккете было в избытке, кроме домов и холмов, так это деревьев. Еще мы увидели пруд, по форме напоминавший амебу, а по цвету — крем-соду. И снова — деревья. Многие из них вершинами уходили в низко нависшие тучи.