Лукреция молча терпит процедуры; поднимает руку, поворачивает запястье, сгибает ноги в коленях, поворачивает шею то в одну сторону, то в другую. Этот ритуал всегда напоминает ей о матери: в конце концов, она его и придумала, составила строгий порядок действий, велела обучить ему всех служанок в палаццо, чтобы дочери всегда представали в лучшем свете.

Лукреция вздыхает. И она, и Эмилия знают, что после фиалкового масла последует мытье ног, чистка ногтей, протирание цветочной водой, расчесывание волос. Уход за собой ужасно утомителен, напоминает однообразные заботы садовника, что пропалывает клумбы и подстригает живую изгородь. К чему им с Эмилией этот ежедневный ритуал? Какая разница, соблюдать его или нет? Ее вдруг осеняет: необязательно терпеть, если не хочется! Никто ведь не проверит, не отметит зорким взглядом.

Догадка наполняет ее, живительная вода цветов, и поднимается по ногам до самого пояса. Потрясающее открытие! Она ничуть не удивится, если оглядит себя и увидит совсем другого человека.

— Оставь. — Лукреция отнимает руку.

— Но… — удивляется Эмилия, застыв с палочкой из орешника в руках — ею камеристка собиралась отодвинуть кутикулу госпожи. — Меня учили…

— Просто займись волосами, пожалуйста.

Эмилия нерешительно кладет палочку и тянется к флакону с цветочной водой.

— А ее?..

— Только волосы.

Лукреция сидит на стуле, гордо выпрямив спину; кровь стучит в висках.

— И не надевай scuffia[46]. Сегодня слишком жарко. Заплети волосы в косу, только не туго, и не закалывай, пусть лежат на спине.

Эмилия открывает было рот, но решает смолчать. Берет щетку и гребни, разделяет волосы на пряди.

— Женщинам разрешено не покрывать голову в первый год замужества. — Лукреция поднимает подбородок и с вызовом глядит на собственное отражение: дескать, попробуй поспорь.

— Да, мадам.

— Так мне сказал герцог. Феррарский обычай.

— Да, мадам.

— Мы уже не во Флоренции.

— Верно, мадам.

Они встречаются взглядами в зеркале; Эмилия едва удерживается от улыбки, и Лукреция прыскает.

— Уж не знаю, что скажет ваша матушка, — невнятно мычит Эмилия с полным ртом шпилек.

— Ее здесь нет.

— Тоже верно.

Лукреция наблюдает за собой и Эмилией в зеркале.

— У нас похожие волосы, не находишь?

Эмилия пожимает плечами.

— У вашей светлости волосы рыжее и красивее. И намного длиннее. Мой отец был солдатом из Швейцарии, мама сказала, волосами я пошла в него.

— Хороший был человек?

— Я его не знала, мадам.

Лукреция вспоминает швейцарских стражников — рослых, широкоплечих мужчин с голубыми глазами — и их казармы в подвале палаццо.

— А почему я до свадьбы не видела тебя в палаццо? — удивляется Лукреция, вертя в руках шпильку.

Эмилия на миг замирает и принимается расчесывать с удвоенным усердием.

— Не знаю, мадам.

— Ты прислуживала в другом месте?

Эмилия удивленно вскидывает голову.

— Нет-нет, я родилась в палаццо. Я прожила там всю жизнь.

— А почему мы никогда не пересекались?

Эмилия дважды проводит щеткой по пряди, прежде чем ответить.

— Я вас частенько видела, мадам, — осторожно выбирает она слова, — когда вы были еще малышкой. Вы, наверное, и не помните. И когда повзрослели, я вас иногда встречала. Мы с мамой прислуживали на нижних этажах, редко попадались вам на глаза.

— А где прислуживает твоя мама?

— На кухне.

Лукреция отвлекается от шпилек и поднимает глаза на камеристку, удивленная ее уклончивым ответом. Красивое, но изувеченное личико Эмилии непроницаемо, словно ставнями закрыто.

— Так твоя мама?.. — нерешительно продолжает Лукреция.

— Она умерла, мадам.

— О, мне очень жаль, Эмилия! Я…

— Три месяца назад.

— Упокой Господь ее душу.

— Спасибо, мадам. Я… Она… — Эмилия хмурится, закусывает губу и скороговоркой выпаливает: — Моя мама вас любила. Когда София попросила меня стать из простой служанки вашей камеристкой, мама очень обрадовалась. Ей приятно было… что я буду при вас.

— Твоя мама меня любила?..

— Да… Она… — Эмилия снова мешкает. — София не рассказывала?

— О чем?

— Моя мама была… вашей balia. Молочной матерью. Вы не знали?

— Нет! — изумляется Лукреция. — Я помнила женщину, но никто не говорил… Прости, я и не догадывалась! Так ты моя…

Эмилия улыбается и отточенным движением разделяет волосы Лукреции на три пряди.

— Я года на два старше вас. Помню вас еще маленькой. Я с вами играла. Мы были вместе, когда я… — Эмилия показывает на шрам. — Поранилась.

— Как это произошло?

— Мы с вами играли в прятки. Нам запретили бегать у огня. Мы уронили котел с кипятком. Еще бы вот столько, и на вас попало. — Эмилия приблизила большой палец к указательному, оставив чуточку места. — Вы так закричали, будто сами обожглись, и обняли меня крепко-крепко.

— Эмилия, какой ужас! Я…

Камеристка грустно улыбается.

— Уж лучше я, чем вы.

— Ну нет, лучше никто.

— Да, но раз так вышло, то хорошо, что изуродовало меня, а не вас.

Обе умолкают. Лукреции отчаянно хочется возразить, она пытается вспомнить тот случай — игру в прятки, звон упавшего на пол котла, кипяток и пар.

Эмилия продолжает:

— Потом, когда вы подросли, уже заговорили и ходить начали, София вас утаскивала на кухню.

— Утаскивала? Зачем?

— Вас тогда переселили в детскую. Вы все плакали и плакали, и никто вас не мог успокоить, только… — Испугавшись, Эмилия добавляет: — При всем уважении к вашей матушке, то есть ее высочеству… Мадам, поймите, я ничего дурного не имела в виду…

— Рассказывай, я не обиделась. Почему София меня утаскивала?

— Ну, она приводила вас на кухню. Вы плакали да плакали, а при виде моей мамы сразу улыбались и на ручки просились, а на глазах еще слезы не высохли! Все смеялись. Я вас учила прятаться под стол, мама давала нам котлы и ложки, и мы баловались с мукой. А иногда…

Чудесный рассказ прерывает открытая дверь — ее настежь распахивает Альфонсо; его лицо скрыто под тенью мягкой шляпы.

— Готовы?

Эмилия вздрагивает, роняет щетку и тянется за ней, почтительно склонив голову.

— Почти, ваша светлость.

— Уже иду. — Лукреция успокаивает мужа взглядом: пусть идет, а Эмилия закончит прическу.

— Я вам кое-что приготовил, — манит он. — Приходите побыстрее.

Альфонсо разворачивается и уходит прочь по коридору.

Эмилия наклоняется к Лукреции.

— Я слышала, при дворе не все ладно, — шепчет камеристка.

— Во Флоренции?

— Нет, мадам. В Ферраре.

Лукреция поворачивается на стуле.

— Не все ладно? Что ты слышала?

Эмилия косится на открытую дверь — вдруг Альфонсо подслушивает?

— Этим утром из Феррары приехал эмиссар, так вот его слуга рассказал конюху, а тот — служанке, которая в комнатах убирает, а она уже мне, что ее высочество, мать герцога, прямо сейчас готовится уехать со двора, тайком от всех. Его высочество герцог знать об этом не должен, но его люди, ясное дело, за ней следят, и один…

— Зачем ей