Он не знал и не хотел знать.

Только удивлялся тому, как быстро и незаметно все это произошло с ним. Со Стражем Надзора, который ненавидел всех двуликих этого мира.

Мариус честно старался не распускать руки. Просто целовал Алайну, глубоко, нежно, насколько получалось. Но каким-то образом рубашка, одетая на девушку, расстегнулась, и вдруг Мариус осознал, что его синяя птичка уже просто распластана спиной на скамье, стискивает побелевшими от напряжения пальцами полированные доски. Глаза Алайны были закрыты, ресницы трепетали, с полуоткрытых губ срывалось рваное дыхание, перемежаемое тихими стонами наслаждения. А сам он, срываясь в кромешный мрак, ласкал ее грудь, губами, языком, дурея от запаха девичьего тела, от ощущения бархатной кожи под подушечками пальцев. И хотелось большего, раздеть ее до конца, раздвинуть стройные бедра и, наконец, сделать ее своей, навсегда. Но так было бы неправильно. По крайней мере — не здесь, не в этой беседке и не на скамейке.

Или все же?..

Когда он добрался до застежек ее штанов, Алайна дернулась всем телом, посмотрела на него затуманенным взглядом.

— Пожалуйста…

И было неясно — что — пожалуйста. То ли остановиться, то ли продолжать.

Она что-то еще пискнула, но Мариус просто закрыл ей рот поцелуем, а сам, скользнув рукой под жесткую ткань старых штанов, нащупал тонкие батистовые панталончики.

— Не надо, — пробормотала Алайна, дыша тяжело, кое-как упираясь руками ему в грудь.

— Я тебе ничего дурного не сделаю, — пробормотал он, стараясь не сорваться, — не бойся. Но если ты скажешь — я остановлюсь. Да, нет… выбор всегда за тобой.

Она замерла, напряглась, словно струна.

— Да, — сорвался полувздох-полустон, — да.

И обмякла, когда его пальцы нашли то самое, сокровенное, которое было совершенно готово принять его.

— Ш-ш-ш-ш, моя птичка. Ты такая сладкая. Я хочу, чтоб тебе было хорошо со мной. Разве я так много хочу?

Несколько мучительно-медленных движений пальцами — и тело Алайны резко выгнуло дугой, ее глаза широко распахнулись, с губ слетел вскрик.

А потом она внезапно расплакалась так горько, что Мариус вмиг спустился с небес на землю, совершенно забыв о том, что у самого в паху болезненно ныло.

— Что? Что такое? Ну, Алечка, что случилось? Тебе разве было больно?

Сгреб ее в охапку, прижал к себе и принялся укачивать, как укачивал свою маленькую сестричку.

— Я свинья, — заключил он, — прости меня, маленькая. Но когда я рядом с тобой, мне трудно сдерживаться. Мне постоянно тебя хочется трогать, во всех местах. Да, вот такая я скотина.

Алайна всхлипнула и мотнула головой.

— Ну, скажи. Скажи, что думаешь обо мне, — выдохнул он ей в макушку, — не надо было, да?

— Нет, — прошептала она горестно, — нет… я сама хотела… но не думала, что это будет так… сладко.

— Ты не будешь меня бояться, — он прижал ее к себе еще крепче, — тебе будет со мной хорошо, маленькая птичка. Если ты захочешь. Обещаю. А остальное мы одолеем.

И он был совершенно уверен в том, что говорил.

Алайна вздохнула, обхватила его руками за шею и зашептала на ухо:

— Я верю тебе. Верю. И мне… правда, мне хорошо с тобой. Просто… все так странно. Я не думала, что так будет.

В особняк они вернулись, когда солнце уже село. А до этого просто разговаривали, как могли бы разговаривать очень близкие люди. У Алайны все еще краснели уши, но она хотя бы не боялась смотреть в глаза, а Мариус тонул в бесконечной, хрустально-чистой глубине ее взгляда, и чувствовал себя таким же счастливым, каким был в далеком детстве.

Но пришлось вернуться.

И по возвращении Мариуса ждал неприятный сюрприз: в гостиной, откинувшись на спинку кресла, его ждала Ровена. Заплаканная, растрепанная и злая. Она вскочила на ноги, едва завидев его, обожгла ненавидящим взглядом Алайну.

— Мариус, — картинно заломила руки, — О, Пастырь, где ты был? У моей кареты сломалась ось неподалеку, до Роутона далеко… Я могу переночевать у тебя?

— Я пойду, ниат Эльдор, — упавшим голосом проговорила Алайна и удалилась.

Мариус с досадой уставился на Ровену. Какого крагха ей надо. Испортить такой прекрасный вечер.

— Я не принимаю гостей, — ответил сухо, — а тебя дома ждет муж.

— Муж… — Ровена зло сверкнула глазами, — попрекаешь меня мужем? А между прочим, я до сих пор храню твое кольцо.

Она подошла ближе и гордо продемонстрировала перстень с раухтопазом.

— Конечно, хранишь, — согласился Мариус, — еще б ты золото с камнями выбрасывала.

— Дело не в золоте, — Ровена высокомерно вскинула подбородок, — дело в уважении и памяти.

— Вот прямо в уважении…

Мариус хмыкнул.

Ему совершенно не хотелось препираться с женщиной, которую — хвала Пастырю — наконец начал окончательно забывать.

Но выгонять ее в ночь тоже казалось нехорошим решением.

Поэтому он прошел мимо нее, к лестнице. Обронил на ходу:

— Оставайся. Пойди к Марго, она выделит тебе гостевую спальню. А мне не надоедай, не забывай, что я нынче приор Роутона. Можешь и схлопотать за назойливость.

— Мариус, — возмущенно взвизгнула Ровена уже за спиной, — это, наконец, некрасиво.

— Некрасиво было найти твоего любовника в моей постели, — отрезал он, — я тебя предупредил. Не нравится — иди, ночуй в саду. Ночи нынче ясные, хоть и прохладные.

* * *

На удивление, в сон провалился как младенец. И снов не было. Только в определенный момент Мариус буквально подскочил на кровати, хватаясь за нож. Разбудило странное ощущение, что кто-то присутствовал в комнате.

И почему-то совсем не удивился, когда в лунный свет, льющийся из окна, из тени шагнула Ровена. В тончайшей сорочке, очень короткой, едва скрывающей бедра. Пышные волосы были распущены, стекали по плечам мягкой бледно-золотой пелериной, глаза блестели. Удушливой волной поплыл по спальне аромат ее духов, так, как будто она в них выкупалась.

Он раздраженно отложил нож, потер переносицу, наблюдая, как Ровена на цыпочках приблизилась к кровати.

— Какого крагха тебе от меня надо? — спросил хмуро, — не спится? Пройдись по двору, подыши свежим воздухом.

Ровена захлопала ресницами.

— Почему ты меня все время гонишь? Я и без того…

— Ну да, ну да. Пытаешься изменять своему мужу так же, как изменяла мне.

Кукольное личико Ровены жалко и плаксиво сморщилось. Но на кровать она все же залезла. Тут Мариус подумал, что неплохо бы ее выставить вон, но… не хотелось ее даже касаться, даже за руку. В душе поселилась легкая брезгливость, как если бы Ровена была толстым тараканом, отъевшимся на хозяйских харчах.