На нервы люминографа рухнула еще одна чугунная наковальня, когда заговорил Глиццерин:

— И что теперь? — просто спросил он.

Диафрагм Шляпс посмотрел пиротехнику в глаза. Люминограф излучал такую мощь, что мог снести несколько ближайших домов силой мысли. Пшикс, при этом, пролетел бы сквозь все строения.

— Я, например, собираюсь приготовиться к новому дню. После выходок Омлетте́ нужно еще купить алхимического порошка и стеклянных карточек, про дыру в стене я молчу. А что вы будете делать дальше — исключительно ваше дело, и я даже не особо хочу об этом знать. Мы и так задержались в компании друг друга. Кроме Фиолетовой Двери я вместе с вами никуда не собирался идти.

По традиции, люминограф нахмурился, и по лбу ворчащими змеями поползли морщины.

Но Глиццерин совсем не удивился. Удивляться поведению Шляпса — все равно, как испытать шок того факта, что вода — мокрая, а огонь — горячий.

— Я имел в виду, что вы будете делать дальше с этим… этой жизнью.

Диафрагм хотел поскорее закончить со всем этим, поэтому выпалил:

— Да ничего. Хотите — забирайте, мне-то она зачем?

— Нет, спасибо, меня она будет отвлекать на работе, а я и так много отвлекался в последнее время. И пропустил половину рабочего дня, если не больше!

Оба посмотрели на Октаву Крокодилу.

— Ну, я как раз собиралась спросить, могу ли я взять это… эту жизнь.

— Всегда пожалуйста, — фыркнул Шляпс и, достав стеклянную колбочку, передал ее девушке.

— Жалеть-не давать-забирать! — возмутилось свечение.

— По-моему, я начинаю понимать ее… или его. Слишком хрипит для девочки, вам не кажется? — Октава спрятала пузырек в сумку.

— Очень рад, что вы понимаете ее, — буркнул люминограф. — А теперь, когда все самые важные проблемы решились, предлагаю разойтись. Увидимся — не знаю, когда, но скоро свадьба.

— Думаю, увидимся раньше, — отчеканил Глиццерин. — Еще нужно будет настроить все для представления…

— Ну, я там не буду нужен. Чему очень рад, — не стал кривить душой Шляпс.

— Да, логично, — кивнул пиротехник. — Я хочу сказать кое-что еще…

Диафрагм догадался.

— Даже не…

— Дадите сделать люминку?

— Как я уже начал, даже не думайте. До скорого и… — Шляпс снял шляпу, глянул на часы и закончил. — Спокойной ночи.

— По-моему, еще только вечер…

— Но до ночи я с вами уже не увижусь, — ехидно улыбнулся люминограф и, еще раз попрощавшись, пошел в другую сторону.

Октава и Глиццерин постояли в тишине, но недолго.

— Куда теперь? — уточнила девушка.

— Полагаю, по домам.

— Демо-свидание… окончено, да?

— Предполагаю, что да. Прости, но мне надо на работу — ты ведь понимаешь…

— Да, я не хочу, чтобы никто из нас не выбивался из графика жизни, — запела старую песню Октава.

— Получилось неправильно, да?

— Что неправильно?

— Ну, демо-свидание, — уточнил пиротехник.

— Да, не совсем так, как мне представлялось и как должно быть правильно. Но… мне понравилось, — девушка задумалась на минуту, накрутив на палец прядь светлых волос. — Все это вообще неправильно. Ну, я уже говорила.

— Да, — подтвердил Глиццерин. — Но раз все и так неправильно, может, сегодняшнее демо-свидание вышло не таким уж неправильным на фоне всего остального неправильного? В том плане, что если неправильно все, то так и должно быть.

— Да… — протянула Октава. — Знаешь, я запуталась.

Они шли по вечерним улочкам Хрусталии, которые постепенно, медленно и нерасторопно, ленивыми медведями готовились ко сну — внешне никаких изменений не происходило, если не считать постепенно заходящего солнца, но город окутывала какая-то незримая дымка, ощущение того, что скоро все уснет, а во снах в головы цветными реками потекут идеи, мечты и образы. Все замедлялось, замирало, и это можно было почувствовать даже через воздух — он тяжелел, наполнялся ароматом вечера и становился мягче, действуя на голову как успокоительное, как кальянный дым.

Хрусталия становилось матовой, цвета, звуки, голоса, ощущения слегка приглушались, все вокруг становилось мягким и нежным, и даже брусчатка, казалось, размокает, проваливается под ногами, вскружившая голову. А сами улицы будто бы прижимались друг к другу, стараясь согреться, и тонкие дома брались за несуществующие руки, сближаясь, сужая пространство вокруг — но все лишь на уровне ощущений и эмоций.

Когда парочка дошла до начала Метафорической улицы, Глиццерин спросил:

— А что ты будешь делать… с жизнью?

— Не знаю, — пожала Октава плечами. — Наверное, просто поставлю и буду смотреть. Может, она заговорит связно. А потом, наверное, отпущу.

— Зачем?

— Шизанте говорил, что рано или поздно она должна чем-то стать. Пусть уж лучше станет, чем нет.

— Как думаешь, что скажет…

— Мама? — опередила пиротехника Крокодила младшая. Тот кивнул. — Не буду ей показывать. У нее и так полно забот перед свадьбой, тем более, она уже послезавтра.

— Да, времени на подготовку осталось совсем мало…

Они дошли до дома Крокодилы, попрощались, но обошлись без поцелуев — все-таки, это было демо-свидание, у них демо-отношения, и все пошло как-то не так, неправильно — впрочем, для Октавы много чего было неправильным.

Но когда девушка позвонила в магический звонок, ей на мгновение явилась легкая, как струйка дыма, мысль, что сейчас они оба поступили действительно неправильно. Только вот мысль тут же улетучилась.

Глиццерин спешил в сторону театра — точнее, просто шел. Он, кстати, так и не решил, кто теперь его любовница — работа по отношению в Октаве, или Октава по отношении к работе. Но что-то щелкнуло внутри, возможно задетое готовящейся ко сну Хрусталией, и впервые за долгое время пиротехник почувствовал, что не особо хочет на любимую работу, в которую всю свою жизнь был влюблен.

Даже дураку тут же стало бы понятно, кто теперь любовь, а кто — любовница.

Честер весь светился от счастья — точно так же, как украшение на платье Крокодилы. Для начала, как любой нормальный — в нашем случае, лучший — свадебный церемониймейстер, Чернокниг искренне радовался, что платье хозяйке дома не просто подошло, а красило ее, несмотря на все причуды Бальзаме. Да, в отрыве от Крокодилы оно было похоже на яйцо, да и на Аллигории форма особо-то не изменилось. Но в комплекте с тучной фигурой наряд выглядел правильно, не вызывал смешков: серебристо-черно-белое платье с кучей декоративных элементов, достаточно свободное, но при этом словно собирающее тело Крокодилы в одно целое. И даже глупый, как могло показаться, воротник в форме яичной скорлупки, выглядел хорошо — придавал абсурдной аристократичности, словно бы Аллигория Крокодила стала феей-крестной, вышедшей прямиком из закоулков снов, но при этом корни ее древний род брал от самого Шалтая-Балтая, вот потому все фамильные украшения и драгоценности становились резко яйцеобразным. Да даже сами люди, чего уж там.