— Как не будем?! Да вы понимаете, чем это чревато?

— Понимаю, — сказала Саша и вышла из кабинета.

— И о чем думает?! Урода родить собирается! — донеслось из-за закрытой двери.

Если бы вам когда-нибудь довелось увидеть, как варят пиво, вы имели бы представление о том, что творилось в этот момент у Саши внутри. В сусловарочный чан по огромной трубе засыпают пророщенный солод и хмель, а затем на них обрушивают каскад воды. В чане в эти секунды творится нечто невообразимое, словно заново происходит сотворение мира. Хмель и солод взмывают в воздух, все пространство заполнено удушающей пылью, огромная масса воды бьет как молотом.

Тягучий страх и почти невесомая надежда успели смешаться в Сашиной душе, когда в них ударили безапелляционным «будем прерывать», и «смятение» — недостаточно сильное слово, чтобы описать ее внутреннее состояние. Смешав ингредиенты, сусловарочный чан начинают подогревать. И выйдя от врача, Саша ощутила, как жарко ей вдруг становится. Спустившись на один пролет лестницы, она вынуждена была опереться на подоконник и перевести дух. Сделать вдох никак не удавалось — горло распирала боль. На секунду мелькнула мысль, что ей не добраться до земли, до чахлых поздних одуванчиков и начинающих желтеть деревьев. Она останется здесь, ляжет на пол и сделает вид, что ее не существует. А значит, не существует и ее беды.

Саша все-таки добралась до дома и несколько часов до прихода с работы Вадима пролежала на диване, свернувшись в комок. Впервые в ее гордо самостоятельной жизни ей отчаянно хотелось услышать чей-нибудь совет, но Саша с ужасом сознавала, что вне зависимости от самого мудрого и взвешенного постороннего мнения ее решение уже принято. Кем? Уж точно не ею самой! Уж кто-кто, а она, Александра Градова, в здравом уме и трезвой памяти, не могла бы заявить, что собирается родить неполноценного ребенка, но именно это она и заявила.

Около половины девятого вечера Саша услышала шаги у двери, и у нее остановилось сердце. Вадим сперва позвонил — он любил, когда она открывала ему сама, — затем завозился ключом в замке.

«Все», — сказала Саша самой себе. Зачем-то она повыше натянула одеяло. Но именно в этот миг она до странности четко осознала, что если сейчас на отношениях с Вадимом будет поставлен крест, она все равно не изменит своего решения. Кем бы оно ни было за нее принято.

— И что у нас случилось? — спросил Вадим, появляясь в комнате. Не заметить трагичности Сашиного состояния было невозможно.

— Беременность у нас случилась, — не отрывая лба от спинки дивана, проговорила Саша. — И скорее всего ребенок родится уродом.

Как?! Что?! Почему?! Саша подробно и даже без слез в голосе — слишком уж велико было потрясение — принялась рассказывать. И, заключительным аккордом сообщив, что собирается рожать вопреки здравому смыслу, вновь уткнулась головой в диван.

Она ждала от Вадима реакции, но он молчал. Затем поднялся и вышел из комнаты. Саша поняла, что он уходит из ее жизни, но не пошевелилась. Пошевелиться, а то и вовсе ринуться вслед за ним — означало сейчас в ее понимании подвергнуть сомнению сделанный выбор, а в выборе своем (или не своем?) она не сомневалась.

— Я не отдам тебя! — едва различимым шепотом заверила она существо, притаившееся в недрах ее организма. — Ты будешь жить. И будешь здоров. Я в это верю, слышишь?!

Единственными звуками, раздавшимися в ответ, были шаги Вадима где-то в недрах квартиры. Саша предполагала, что он собирает вещи, и ожидала вжиканья молнии на сумке. Поскорее бы уж кончилась эта изнурительная неопределенность! Пусть поскорее уйдет от нее и ее безумного решения в приятную и необременительную жизнь, которой до сих пор они жили оба. У нее и в мыслях не будет упрекать его за это! Невозможно ведь упрекать человека в том, что он не хочет бросаться грудью на амбразуру. А ей будет даже легче, когда она останется одна. Одна с этим новым, но уже оплетшим корнями все ее сердце чувством неотделимости от своего ребенка.

Шаги Вадима из комнаты переместились на кухню. Ну что он тянет? Хочет перекусить перед дорогой? Но неужели у него в эти минуты есть хоть капля аппетита? Саша услышала звук зажигаемой конфорки, звук льющейся воды, и ее недоумение перешло в растерянность: когда же наконец он оставит ее наедине с новой судьбой? Почему во всех его действиях такая будничность, словно он и не собирается покидать ее в этом жертвенном сумасшествии?

Вадим заглянул в комнату.

— Там чайник вскипел, пойдем, — сказал он просто.

Саша подняла голову и посмотрела на него так, как если бы он изрек что-то выходящее за рамки понимания.

— Зачем? — тупо спросила она.

— Чай пить.

— Сейчас?

— А что, теперь и чаю попить нельзя? — резонно осведомился Вадим.

Саша послушно села на кровати, а затем спустила ноги на пол. Ничего более фантастического, чем это тривиальное предложение, слышать ей еще не доводилось. Оно означало ни много ни мало, что Вадим считает ее выбор приемлемым и для себя.

— А с чего ты взяла, что он вот так сразу возьмет, да и уйдет? — воскликнула я. — Он ведь любит тебя.

— Почему ты так думаешь? — удивленно спросила Саша.

— Я же видела, как он к тебе относится! Там, в Кракове.

Саша, молчала, сосредоточенно нахмурившись, а я, в свою очередь, была поражена. Неужели она до сих пор не осознала, с какой теплотой относится к ней Вадим? Объяснить такое странную невосприимчивость к его чувствам я могла лишь болезненным опытом Сашиной первой любви. Очевидно, она просто не была способна поверить в другую модель отношений между людьми — ту, в которой нет места предательству.

— Может быть, он и действительно… — робко начала Саша, но не закончила своей мысли.

— Тут и говорить не о чем, — твердо заявила я. — Он действительно.

Саша сделала глубокий вдох и откинулась на спинку скамьи. К своему удивлению, я заметила у нее на лице несмелую улыбку.

В тот день наш с Сашей разговор затянулся настолько, что мне пришлось приложить ребенка к груди прямо там, на скамейке. Прощаясь, я впервые за время нашего знакомства поцеловала Сашу и взяла с нее обещание звонить мне в любое время, если ей понадобится слово поддержки. И сама поклялась себе в том, что не оставлю ее звонками.

Так я стала узнавать новости о Сашиной жизни примерно раз в две недели, и та была со мной на удивление откровенна. Позже она призналась, что о ее состоянии не знают даже родители — вообще никто, кроме Вадима, а потому я оказалась в роли единственной отдушины женского пола. Поначалу мне это льстило, но чем дальше, тем тяжелее давил на сердце груз, который мне добровольно приходилось разделять с Сашей Градовой. И тем удивительнее становилась ее история.

Если продолжать сравнение с процессом варки пива, оказавшееся столь уместным в Сашином случае, то горячка первых ощущений закономерно улеглась. Поостыв, Саша ощутила, как все более ясным, «отфильтрованным» становится ее решение оставить ребенка. Почему? Здравый смысл против, медицинские соображения против… Что же за? Саша не решалась признаваться самой себе, что это вера, та самая вера, которая никогда по настоящему не просыпалась в ней в церкви Истинного Бога. Вера в чудо вопреки всему. — Такого не будет, не будет, слышишь?! — как заклинание (она еще не сознавала, что это попытка молитвы) отчаянно повторяла Саша, просматривая медицинские книги, посвященные пренатальному развитию. Неугасимая тревога заставляла ее отыскивать те главы, где описывалось воздействие на плод психотропных препаратов. Фотографии ужасали, особенно фотографии младенцев, родившихся у матерей-эпилептиков: крошечные ангелы без рук или ног, на месте которых поросячьим хвостиком завивалась кожа.