В этой очень хорошей вступительной статье, — сказала она, — есть противоречие между основной концепцией автора и одним из выводов, содержащихся на последней странице. Ссылка на «противоречие» дала Шишкиной возможность обстоятельно похвалить статью в целом: широкий взгляд на переводную литературу как на часть духовного бытия нации; в поле зрения автора — разные процессы, и в то же время он уделяет достаточное место выдающимся мастерам перевода, их вкладу в русскую культуру; раскрывается соотношение между оригинальным творчеством этих мастеров и их переводной деятельности. «В центре авторской концепции — внимание к русской поэзии, к переводу, многолетняя устойчивая традиция, готовившая изнутри расцвет этого искусства в советскую эпоху. Советские переводчики приняли эту традицию и развили ее… Такова основная линия эткиндовской статьи…»

(Пока А.Н. Шишкина развивала этот тезис, я поглядывал на ректора — он морщился; для того ли мы собрали такой синклит, чтобы восхвалять осужденную обкомом статью? Ясно, что Шишкина будет ее бранить — но не слишком ли она долго превозносит? Вскоре морщины разошлись, лицо ректора просветлело — в речи оратора зазвучали иные нотки. От тезиса произошел переход к антитезису. Шишкина уже другим тоном продолжала)…

…и вдруг, на фоне столь плодотворной и правильной концепции — на последней странице — ляпсус. Он не вытекает из материала, не связан с методом исследования, и, конечно, расходится с действительностью. Своей прямолинейной категоричностью бездоказательный вывод Эткинда противоречит принципам научного исследования. Этот вывод ошибочен и политически. Советское литературоведение не уходит от сложных проблем, однако решать их надо посредством всестороннего глубокого анализа, а не на аполитичной почве чистой науки.

(Я чувствую себя в роли абстрактного академического учёного, который по рассеянности забывает о земном мире и о политике… Это противно, но все же безопаснее быть ученым олухом, чем политическим диверсантом).

Требования, предъявляемые к советскому ученому — это, прежде всего, его ответственность за каждый, им выдвигаемый тезис, это полная четкость концепции. Эткинд же строит свое заключительное обобщение на случайных, вырванных наудачу фактах, находящихся где-то за пределами его работы, на материале, которым он в достаточной степени не владеет. Этот вывод автора заслуживает резкого осуждения. Пусть он вообще задумается о вреде скороспелых умозаключений.

(Да, А.Н. Шишкина — человек благородный и честный. Понимает ли она, что говорит неправду? Понимает. Но во время проработок задача вовсе не в выяснении истины. Нужно так построить выступление, чтобы оно было беспощадно-партийным по отношению к автору статьи, но, в то же время, чтобы и он, автор, не пострадал. Автора нужно заклеймить, таким образом удовлетворив обком, но его же нужно спасти от того же обкома. Лучше всего это удастся, если показать, что «фраза» — случайность, противоречащая всему тексту статьи, что она — следствие аполитичности автора, его чрезмерной учености, пусть даже его глупости. Так мы живем: нас волнует не открытие истины, а тактический ход).

Вторым выступал профессор Борис Федорович Егоров, заведующий кафедрой русской литературы; его положение осложнялось тем, что он — член редколлегии «Библиотеки поэта», а с другой стороны, по институтский должности тоже обязан выступать и прорабатывать. Но он тоже не умел и не хотел. Егоров поспешно согласился со всем сказанным, назвал «фразу» — «политически безответственной и легкомысленной», — сказал, что возникла она из желания автора объяснить взлет переводческого искусства в советскую эпоху (то-есть, выходит, из лучших патриотических побуждений!), но что объяснить этот факт можно было иначе — общей высокой культурой перевода в России; без этого порочного вывода статья не только могла бы обойтись, но и сильно выиграла бы. Кончил он рассуждением о том, каким уроком вся эта печальная история послужит для всех, и прежде всего для членов редколлегии. Надо во-время останавливать статьи, содержащие ошибки, во-время обращать внимание… «Библиотека поэта» создана Горьким… Коллективное руководство… общая ответственность…

В этих зыбких и в целом благожелательных словах потонула речь Егорова, уступившего свое место на трибуне Елене Николаевне Князьковой, заведующей кафедрой французского языка, — ей я был непосредственно подчинен. Тонная и даже в своем преклонном возрасте весьма авантажная дама, Е.Н. Князькова в политических вопросах не понимала ничего, да, впрочем, и науками не слишком увлекалась. С 1952 года она работает бок о бок с профессором Эткиндом, знает о нем много хорошего — эрудит, блестящий лектор, — но вот, оказывается, он в политике безграмотен. Как это возможно? Чем объяснить такую странность? Скорее всего тем, что в последние годы профессор Эткинд отошел от общественной жизни факультета, перестал участвовать в занятиях сети партпросвещения. Мало этого: он даже вышел из профсоюза и, перейдя в Союз писателей, совсем прекратил заниматься повышением своего идейно-теоретического уровня.

(В «сети просвещения» мне бы, конечно, разъяснили, что русские поэты свободно могли выразить себя до конца…)

Профессор Эткинд не бывает ни на профсоюзных, ни на открытых партийных собраниях, а всю свою общественную деятельность он сосредоточил в Союзе писателей, так что мы воспитывать его не можем. И еще надо сказать, что он стал излишне самонадеян и надменен, уклоняется от торжественных заседаний, он — редкий гость на наших товарищеских вечеринках, устраиваемых по поводу советских праздников или защит диссертаций…

(ох, тут Князькова переборщила. Образ антиобщественного, надменного профессора получается художественно убедительный, но он противоречит общеизвестным фактам: от банкетов в дружеском кругу профессор не уклоняется.)

Всё это, заканчивает Е.Н. Князькова, горестно вздыхая, все это и привело профессора Эткинда к политической безграмотности.

(Мадам Князькова — из другого мира, ей не свойственна советская фразеология; она с трудом и даже видимым отвращением выдавливает из себя все эти шлакоблочные: «отошел об общественной жизни факультета», «не занимался повышением идейнотеоретического уровня», «открытые партсобрания»… В ее дамских устах все эти словесные уроды звучат явной имитацией. В остальном же речь ее спасительно пустая. Слова сердитые, а что по сути сказано? Что Эткинд не ходит на теоретические занятия, «не повышает уровня»? Что он — не член институтского профсоюза? Ну, будет ходить на занятия, ну, поступит в профсоюз, это без труда исправимо. Проработка уходит в песок, становится беззубой, вялой, потому именно теперь получает слово —)

профессор Софронов, заведующий кафедрой истории КПСС. Тут уж все становится серьезным — имитация окончилась. На трибуне маленький горбун с хищным лицом и скрипучим голосом. Таких я видал, это редкий тип фанатика, за свой обком готовый в огонь и воду. Впрочем, не следует забывать, что этот фанатизм оплачивается высоким окладом. Стоит ли подробно излагать его выступление? Сходных пошлостей вдосталь