Но у победы Рима есть также нравственный и мистический аспекты. В нравственном смысле, конечно же, государство-община, государство-объединитель людей, привязанных к земле, гораздо лучше приспособлено к нуждам войны насмерть, нежели государство, представляющее собой совместное предприятие, своего рода корпорацию нескольких десятков или сотен богачей-акционеров.

Для римлянина государство – это общее дело со всеми соплеменниками. Для карфагенянина богатого оно представляет собой инструмент для получения прибылей, а для карфагенянина бедного или уж тем более для представителя одного из народов, покоренных Карфагеном (например, ливийцев), государство – жестокий капиталист, от которого ничего доброго ждать не приходится.

Воевать за государство-общину естественно. Воевать за государство-корпорацию акционерам имеет смысл, но не до смерти. А наемным работникам вообще нет никакого смысла воевать бесплатно и до известной степени можно за жалованье. Если становится слишком невыгодно или боязно, то лучше подчиниться власти победителя. Потому как наемнику нет разницы, кому служить.

Мистический смысл победы Рима огромен. Карфаген был доведенным до совершенства Ханааном. Финансовый монстр, опутавший все Средиземноморье системой банковских расчетов, кредитов и ценных бумаг. Развратный мегаполис, поклоняющийся самому Молоху – Сатане, убивающий тысячами своих и чужих детей, превративший людей в скот, в биржевой товар. И этот Карфаген был повержен молодой цивилизацией Рима, в которой возродилась имперская идея. Это будет Новая Империя, которая в отличие от Ветхой, месопотамской, будет способна впитать веру в Единого Бога и учение Христа Спасителя. Рим повзрослел, когда столкнулся лицом к лицу с антиимперией нового Ханаана. Из ненависти к мерзостям Карфагена родилась новая римская самоидентификация – государства, призванного хранить весь мир от проклятого наследия уничтоженного врага.

Завершить эту главу уместнее всего цитатой из Гилберта Честертона, тонко уловившего религиозно-мистическую суть Пунических войн: «Я назову этот конфликт схваткой богов и бесов… в Новом городе, который римляне звали Карфагеном, как и в древних городах финикийцев, божество, работавшее „без дураков”, называлось Молохом; по-видимому, оно не отличалось от божества, известного под именем Ваала… Эти цивилизованные люди задабривали темные силы, бросая сотни детей в пылающую печь. Чтобы это понять, попытайтесь себе представить, как манчестерские дельцы, при бакенбардах и цилиндрах, отправляются по воскресеньям полюбоваться поджариванием младенцев… Не поражение в битвах и не поражение в торговле внушало римским жителям противные природе мысли о знамениях. Это Молох смотрел с горы, Ваал топтал виноградники каменными ногами, голос Танит-Неведомой шептал о любви, которая гнуснее ненависти… Боги очага падали во тьму под копытами, и бесы врывались сквозь развалины, трубя в трубу трамонтаны. Рухнули ворота Альп, ад был выпущен на волю. Схватка богов и бесов, по всей очевидности, кончилась. Боги погибли, и ничего не осталось Риму, кроме чести и холодной отваги отчаяния… Карфаген пал потому, что дельцы до безумия безразличны к истинному гению. Они не верят в душу и потому в конце концов перестают верить в разум… Их религия была религией отчаяния, даже когда дела их шли великолепно… Как могли они понять, что римляне еще надеются? Их религия была религией силы и страха – как могли они понять, что люди презирают страх, даже когда они вынуждены подчиниться силе?.. Одним словом, как могли понять человека они, так долго поклонявшиеся слепым вещам; деньгам, насилию и богам, жестоким, как звери?..

Мы должны быть благодарны терпению Пунических войн за то, что через века Сын Божий пришел к людям, а не в бесчеловечный улей»[125].

После разгрома Карфагена Рим становится гегемоном всего Западного Средиземноморья. Римское государство превращается в Империю. Однако это преображение не было легким.

В римском обществе развивались две тенденции. Первая из них – стремление завоевать и объединить под властью Рима весь мир, все сделать римским. Этот универсализм двигал Рим в сторону Империи. Полибий заметил, как изменился ход истории после того, как Рим восторжествовал над Карфагеном: «Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особое место, особые цели и конец. Начиная же с этого времени, история становится как бы одним целым… Ибо, победив Карфаген в упомянутой выше войне, римляне полагали, что ими совершено самое главное и важное для завоевания целого мира, и потому впервые решились протянуть руку к прочим землям, переправив свои войска в Элладу и азиатские страны»[126]. По мнению Полибия, творившего во II столетии до Р.Х., «особенность нашей истории и достойная уважения черта нашего времени состоит в следующем: почти все события мира судьба направила в одну сторону и подчинила их одной цели»[127].

В это время в Восточном Средиземноморье господствуют эллинистические державы. Для своего времени они считались сильными противниками в военно-политической борьбе, особенно Македонское царство. Разумеется, они всеми силами сопротивлялись Риму. Так, войны против македонцев стоили римлянам очень дорого; в решающих сражениях при Киноскефалах и Пидне успех римской армии висел на волоске. Но железная воля римлян и экономический ресурс их государства, сильно выросший после победы над Карфагеном, привели в конечном итоге к полному разгрому всех их врагов.

«Рим перестал рассматривать эллинистические державы как „суверенных партнеров” международного права. Мировое господство римлян стало свершившимся фактом, и в отношениях между Римом и Востоком больше не могло быть и речи о существовании свободных, самостоятельных, суверенных государств, что было первым условием „международного права”»[128], – отмечает историк В. Кащеев.

Риму подчиняется Испания, Северная Африка, Македония и Эллада. Галлы, населявшие север Апеннинского полуострова, а также территории современной Франции и Англии, были когда-то смертельно опасным врагом Рима, стояли у его стен. Но теперь римляне сами начинают завоевывать галльские области.