В то же время климат Гренландии постепенно портился. С середины XIV века среднегодовая температура стала падать, сократились и без того небольшие площади пахотных земель. Спасаясь от надвигающихся ледников, в Гренландию мигрировали инуиты из Северной Канады.

Последние годы жизни гренландских викингов оказались не из приятных. Группа скелетов, эксгумированных на территории Западного поселения, рисует картину умирающей цивилизации. Половина из тех, кто дожил до восемнадцати лет, умерли еще до тридцати, а средний рост мужчин и женщин составлял лишь около полутора метров. Голодали теперь куда чаще, чем прежде; исландская «Книга о заселении земли» сообщает, что старых и беспомощных попросту «убивали и сбрасывали со скал». По мере глобального похолодания сообщение между двумя колониями на острове ухудшалось. После долгих лет молчания житель Восточной колонии по имени Ивар Бардарсон попытался связаться с Западной – и записал в дневнике, что не нашел «никаких людей, ни христиан, ни язычников, – только множество одичавших овец».

Восточное поселение продержалось немного дольше. Оно сильно пострадало от чумы, а в 1379 году «скрелинги (инуиты) совершили на него набег, убив восемнадцать человек и уведя двух мальчиков в рабство». Последняя запись о живых обитателях Восточной колонии – пугающе краткое упоминание в исландской хронике: «В 1410 году от Рождества Христова… Сигрид Бьёрнсдаттер вышла замуж за Торстейна Олафссона». После этого исландские корабли перестали ходить на запад, и воцарилась тишина[134].

Гренландские колонии во всем зависели от торговли, и, по иронии судьбы, викинги сами перерезали этот волосок, на котором висела жизнь их товарищей. Нашелся другой источник предметов роскоши, которые поставлял отдаленный остров, – моржовой кости, мехов и тюленьих шкур. Этот источник располагался гораздо ближе к скандинавским рынкам, на территории современной России. Следовательно, больше не было нужды рисковать жизнью и здоровьем в опасных путешествиях по бурным северным морям. Все экзотические товары, о каких только мог мечтать богатый морской король, теперь поступали с Востока.

В отличие от тех своих скандинавских собратьев, которых манили Британские острова и побережье Фрисландии, шведские викинги устремляли взоры в другом направлении – на обширные лесистые земли по ту сторону Балтики. Уже в середине VIII века – за сорок лет до того, как норвежские разбойники разграбили Линдисфарн, – шведы начали исследовать речные системы Западной Руси. Их привлекал не грабеж, а торговля. Здесь не было ни богатых монастырей, ни беззащитных городов: только березовые и сосновые леса, а за ними – бескрайние восточные степи. Поначалу викинги плавали сюда за сырьем: у прибалтийских финнов они покупали мед и воск, а у саамов (лапландцев), живших дальше к северу, – янтарь и меха.

Славянские племена, обитавшие во внутренних областях современной территории России, мало что могли дать охотникам за легкой поживой, не считая рабов, которых увозили в Скандинавию или продавали на невольничьих рынках юга. В этих ранних набегах на славян вместе с викингами участвовали и финны, называвшие Швецию Ruotsi[135]. В искаженном виде это слово превратилось в «Русь», как в конце концов стали называть восточных шведов в Византии и странах ислама. Викинги всегда были «народом воды» – именно по рекам и озерам они проникли на территорию нынешней России. В 753 году н. э. они захватили крепость Старая Ладога. Она располагалась на берегу Ладожского озера близ устья реки Волхов и давала доступ к двум великим речным системам: Волге и Днепру. Обе реки, в свою очередь, открывали путь к обильным источникам серебра и шелка – товарам, что были высоко востребованны в Скандинавии. Волга вела на восток от исламского мира, а Днепр – на юг, в православную Византию.

Маршрут, проходивший по Днепру, был чрезвычайно опасным, и первыми, кто успешно освоил его, стали русы[136]. Путь начинался от главной базы русов, Старой Ладоги, на юг, затем нужно было подняться по реке Волхов к верховьям Днепра. Дальнейший путь протяженностью около 920 км пролегал через двенадцать порогов, которые обходили посуху: ладьи с грузом тянули волоком вниз по течению, до места, откуда можно было продолжить плавание. Во время таких сухопутных переходов отражать нападения было нелегко, а между тем по берегам Днепра обитало грозное племя печенегов, которые часто устраивали засады. А купцам, благополучно избежавшим всех этих опасностей, предстояло пройти еще более 550 км вдоль берегов Черного моря до Константинополя.

Маршрут по Волге был гораздо более легким, и ему обычно отдавали предпочтение. По этой широкой, плавно текущей реке купцы выходили в Каспийское море, откуда было рукой подать до богатых рынков Багдада. Такие плавания приносили огромную прибыль – и благодаря одной лишь торговле, безо всяких набегов. Но для прохода по Волге требовалось разрешение хазар – могущественного племени, которое господствовало над землями в нижнем течении реки. Полукочевой народ хазар пришел на берега Волги из Центральной Азии и в VIII веке принял иудаизм[137]. Они контролировали торговлю по всей южной части Волжского бассейна, а столица Хазарского каганата, Итиль, располагалась неподалеку от Каспийского моря.

Хазары не только сами покупали товары с севера, но и предоставляли русам-шведам доступ на еще более доходные рынки мусульманского мира, где, в частности, можно было продать рабов. Именно по Волге и Каспию русы доставляли в Багдад невольников – в основном захваченных при набегах на славянские земли.

О масштабах и прибыльности работорговли можно судить по количеству серебра, с которым купцы возвращались в Швецию. В скандинавских кладах, найденных археологами, сохранилось в общей сложности более 10 тысяч исламских серебряных монет – и это наверняка лишь малая доля от совокупной прибыли. Арабский географ Ибн Руста утверждал, что русы не привозили почти ничего, кроме живого товара: «Они нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают».

На арабов русы производили неоднозначное впечатление. Путешественник Ибн Фадлан утверждал, что ему не встречалось людей, более совершенных телом: «Они подобны пальмам, румяны, красны», – писал он. Но он же считал их «грязнейшими из тварей Аллаха» – по крайней мере, по мусульманским меркам[138].