Бетти всей душой поверила в новое лечение.

– Марио придется провести в санатории несколько недель, иначе ему не прийти в форму к началу съемок, – говорила она мне. – Место это элитарное. Там лечились Ричард Бертон и Элизабет Тейлор, так что, думаю, помогут и Марио.

Сначала синьор Ланца наотрез отказался уезжать. По вилле Бадольо снова разносились крики, и Бетти даже вызвала на подмогу Косту – убедить Марио, что другого выхода нет.

– Таковы условия контракта, – увещевал его Коста. – К сентябрю ты должен сбросить сорок фунтов.

– Семь недель в Баварии? Еще и взаперти, как тигр в клетке? Да я с ума сойду! Помру от скуки!

– У тебя нет выбора, – настаивал Коста. – Или тебе поможет лечение сном, или не поможет ничто.

– Давай поговорим завтра, – попросил Марио.

– Говорить тут не о чем, – отрезала Бетти. – Студия на дыбы встанет, если придется откладывать съемки во второй раз. Решено: ты едешь в Вальхензее и будешь лечиться у доктора Фрювайна. Никаких возражений.

Большую часть того дня, как и следующее утро, Марио провел на кухне. Позже я обнаружила там пустые бутылки из-под пива и попробовала остатки блюда, которое приготовил для него Пепе: купающиеся в сливках феттуччине с жареным луком-пореем, пармезаном и беконом – последняя пирушка перед началом диеты. Не знаю, о чем они говорили, пока ели пасту – Пепе так и не рассказал мне ничего, – но через три дня Марио сел на поезд и отправился в крошечную деревушку в Баварии, чтобы лечь в больницу и подвергнуться любому лечению, которое сочтут необходимым врачи.

В Вальхензее ему жилось тоскливо. Марио постоянно звонил и жаловался, что скучает по Бетти и по детям, ненавидит лечение сумеречным сном и вообще чувствует себя в больнице узником. Прошло всего две недели, а он уже умолял Бетти спасти его от одиночества и приехать в гости.

И вот я снова достала чемоданы и уложила в них побольше теплых вещей, чтобы не замерзнуть в Альпах. Вместе с нами ехали дети и обе гувернантки, поэтому до Вальхензее решено было добираться на большом «Фольксвагене» семьи Ланца. В последнюю минуту Бетти решила взять с собой и Пепе.

– Пусть Марио живет на одном твороге и консервированных персиках, но нам-то надо что-то есть, – заметила она.

Вальхензее оказалось крошечной деревушкой на берегу глубокого озера, живописной и тихой. Делать там было особенно нечего – только купаться в ледяном озере, бродить по лесам, слушать пение птиц и дышать чистым воздухом, – однако очарованию этого места поддался даже Марио. Когда курс лечения сном закончился, он сразу повеселел и целыми днями занимался спортом, играл с детьми в мяч, а иногда возил Бетти в ближайший город, чтобы пройтись по магазинам. Уже через несколько дней после нашего приезда он объявил Вальхензее «маленьким раем на земле».

Теперь у нас с Пепе появилось свободное время, и мы вместе исследовали окрестности. Золотые были дни: мы гуляли по горам, наслаждаясь запахом нагретых солнцем сосен, с визгом прыгали в ледяную воду озера, устраивали пикники на берегу, рыбачили на весельной лодке. А главное, я наконец-то смогла лучше его узнать.

На вилле Бадольо Пепе постоянно прятался от меня на кухне, заслонялся работой, как щитом: начинал помешивать соус или резать лук, когда хотел уйти от разговора; с ожесточением переворачивал отбивные на плюющейся горячим маслом сковороде, отгораживался острыми ножами и кастрюлями с кипящей водой. Здесь, на природе, он не мог держать меня на расстоянии под предлогом, что занят. Мы все время были вместе: часами гуляли и болтали, спорили и смеялись, открывали друг другу свои мысли. Еще никогда я не испытывала такой близости к Пепе… да и ни к кому другому тоже.

В тот день, когда он меня поцеловал, мы сидели на берегу озера в тени деревьев и ели обваленные в сухарях эскалопы, зажатые между двумя ломтями хрустящего хлеба. После еды Пепе вытер мне лицо и ладони той же салфеткой, в которую были завернуты сэндвичи. Ну а потом не могло быть ничего естественнее, чем взять меня за руку, наклониться ближе и коснуться губами моих губ – сначала осторожно, потом смелее. Мы целовались так долго, что губы у меня запылали.

Еще никогда я не позволяла мужчине так к себе прикасаться. Когда мы отстранились друг от друга, я смогла заговорить не сразу. Отдышавшись, я дотронулась до его щеки и сказала:

– Я этого не ожидала… я вообще никогда не знаю, чего от тебя ожидать.

Пепе заявил, что не понимает, и я напомнила ему все то, что сбивало меня с толку: необъяснимое молчание, холодность, возникающее по временам чувство, будто я вообще ему не нравлюсь.

Пепе не отрывал взгляда от дальнего берега озера, а когда я закончила, вздохнул и попытался свалить вину на меня: я слишком чувствительная и сама все придумала. Разумеется, я ему нравлюсь – разве это не очевидно? Он же только что меня поцеловал!

– Поцеловать девушку легко, – ответила я. – Это еще ничего не значит.

Пепе нахмурился. Я взяла его за руку и крепко сжала. Долгое время мы молча смотрели, как солнечный свет играет на покрытой рябью озерной глади. Я наблюдала за идущей против ветра парусной лодкой, потом за ночной цаплей, замершей у края воды, и ждала, когда Пепе заговорит.

– Порой мое настроение пугает меня самого, – сказал он наконец. – Я словно над ним не властен.

Я не была уверена, что поняла, поэтому просто молчала и ждала, когда он снова заговорит, однако тишину нарушали только плеск воды и легкий шелест ветра в соснах.

– У всех иногда бывает плохое настроение, – сказала я наконец. – Это нормально.

– Но не настолько плохое. – Пепе продолжал неотрывно смотреть на озеро. – Ты не видишь, что творится у меня в душе, вот и не понимаешь. Это как темнота, как черная бездна. Порой мне кажется, будто я схожу с ума, и мне уже никогда не полегчает. Тогда остается одно – держаться из последних сил и надеяться, что это пройдет. Я не хочу, чтобы ты знала меня таким, Серафина. Не надо было водить тебя в оперу и тем более целовать. Ты достойна лучшей участи.

– Ты хороший человек.

– Не всегда.

– Ты стараешься быть хорошим, а это главное.

Пепе встретился со мной взглядом.

– Прости, Серафина… Я люблю тебя, но никогда не смогу сделать тебя счастливой.

– Ты меня любишь? – в недоумении повторила я. – Правда?

– Неужели ты не догадывалась? И не улыбайся, пожалуйста, ничего хорошего тут нет.

– А если я тоже тебя люблю? Ведь это же все меняет, правда?

– Нет, не говори так.

– Но если…

– Я причиню тебе боль, пусть и невольно. В конце концов ты начнешь бояться перепадов моего настроения так же сильно, как и я сам.

Возможно, дело было в озере или в свете, падающем на лицо Пепе, возможно, в свежем запахе сосен, но в Вальхензее мне казалось, что с нами не может случиться ничего плохого. На этот раз я поцеловала его сама.