«Как вы догадались?» – поразился Агнон. На обратном пути Агнон спросил: «Вы обратили внимание, как он проницателен?»

Захватив свои сбережения, сделанные в Швейцарии, я сходил в два еврейских антикварных книжных магазина в Берлине и накупил каббалистической и хасидской литературы. Среди них был французский перевод «Зоара», изданный в шести толстых томах в Париже в 1906–1912 годах. Его автор, который сначала называл себя по-немецки Иоганном фон Павли, затем по-французски Жаном де Поли и выдавал себя за албанского дворянина, несомненно, был крещёным евреем из Восточной Галиции, личность которого ещё предстоит установить: эта удивительная, если не сказать патологическая, фигура вызывает любопытство. Когда я покупал эти тома, я ещё ничего о нём не знал, но серьёзное изучение «Зоара» на языке оригинала наряду с этим переводом вызвало во мне реакцию, граничившую с шоком, – и не только потому, что я понял, что2 несёт в себе этот перевод, но и потому, что осознал, в каком состоянии находилось научное исследование каббалы в то время, когда я только приступал к этой работе. Этот перевод получил награды, похвалу и восторженные отзывы. На него полагались как на надёжный источник и часто цитировали в исследованиях по истории религии – но за все эти годы не нашлось никого, кто бы проверил качество перевода и несколько тысяч научных цитат в нём. В моих планах как раз лежала такая проверка, и мне стало ясно, что этот человек, очень неплохо знакомый с данной книгой и при этом благочестивый католик, мало того что не пожалел сил, чтобы протащить в «Зоар» христианские догматы о Троице, Воплощении и рождении Мессии путём непорочного зачатия, так ещё и доставил себе удовольствие, добавив к переводу чуть не целый том примечаний без малого в пятьсот (печатных) страниц, состоящий сплошь из выдуманных цитат, которые – во что трудно поверить – были напечатаны практически без проверки. Я пришёл в ужас от массовой фальсификации цитат из книг, в которых либо ничего подобного не говорилось, либо этих книг и вовсе не существовало. Переводчик, искусный изобретатель и аферист, умер в Лионе в конце 1903 года, сумев в течение трёх с половиной лет обманывать своего покровителя – почтенного, известного и благочестивого католика, бумажного фабриканта Эмиля Лафума-Жиро. Тогда я ещё не знал, что десять лет спустя будут опубликованы многочисленные письма этого переводчика, которыми доверчивый редактор хотел почтить его память. В действительности эти письма – лишь уникальные свидетельства наглости и систематического мошенничества. Когда я впервые заговорил о своих находках в этом мутном источнике, мне никто не хотел верить. Почему вы уверены, что этих книг не существует и что ни в одном издании «Эц Хаим» Хаима Витала[121] не приведены эти несколько сот цитат, о которых вы утверждаете, будто они суть плод помешательства? – так меня спрашивали.

На самом деле г-н Лафума ещё во время работы над переводом заметил, что, возможно, у де Поли не всё ладится, и объявил, что перевод будет проверен раввином. Этот пересмотр действительно состоялся, и раввин консистории многое изменил и улучшил, однако он (Ш. Бек) хорошо знал Талмуд и мидраш, но не был знатоком Каббалы. Поэтому в переводе осталось много ошибок и искажений, а комментарии и примечания Бек вообще не трогал, поскольку, надо думать, не подозревал, что имеет дело с шарлатаном и аферистом. В итоге исправленный текст и том непроверенных примечаний были напечатаны на прекрасной бумаге, изготовленной специально для одной этой книги. На ней были нанесены водяные знаки в виде ивритских литер, образующих слово «истина» внутри треугольника и слово «Зоар» по-французски. Этот труд, который я приобрёл, едва ступив в мир каббалы, открыл мне, что2 ждёт человека, пытающегося бороться с шарлатанством в этой области. И даже сегодня, спустя семьдесят лет после публикации этого труда, он остаётся для меня предостережением от чрезмерных ожиданий, возлагаемых на эффективность научной работы: всего несколько лет назад в Париже вышло факсимильное издание названного опуса в полном объёме с новым предисловием, автор которого воспевает ему хвалу и начисто опровергает все критические замечания на его счёт – даже не упоминая, от кого они исходят!

Годы, проведённые в Мюнхене, Берлине и Франкфурте вплоть до иммиграции в Палестину, ознаменовали, по сути, конец чаемого мною внутреннего развития в сторону конкретизации бытия. За эти четыре года я уже понял, куда должен повернуть, но искал лишь способов подготовиться к этому, и девизом моей жизни стало: Учиться!

В октябре 1919 года я приехал в Мюнхен. Город всё ещё будоражила революционная авантюра, принявшая форму Баварской советской республики, провозглашённой в апреле и павшей на Первомай[122]. Она рухнула по причине собственного бессилия и под ударом войск, сохранивших верность «легальному» правительству, бежавшему в Бамберг. Суть трагедии заключалась в том, что это правительство было социал-демократическим, а армия – правой, и число жертв «белого террора» восставшей армии во много раз превышало число жертв вполне умеренного террора красного правительства. Реакция не заставила себя ждать: на летних выборах в городской парламент победили некоммунистические левые, но почва для усиления правых была подготовлена.

Разрешение на жильё в Мюнхене было трудно получить даже для учёбы, а без такого разрешения нельзя было снять комнату более чем на месяц. С помощью хитроумных манёвров Эши Бурхардт я получил необходимую бумагу. Мне удалось найти большую комнату на Тюркенштрассе, 98, недалеко от университета возле Ворот Победы и прямо напротив Академии художеств, у хозяйки, оставившей себе во всей большой квартире только одну комнату, все остальное она сдавала внаём. Там же я нашёл комнату для своего двоюродного брата Хайнца Хаима Пфлаума, он тогда начал изучать романские языки и литературу и примкнул к сионистам, а комнату напротив него уже занимала художница Том Фрейд, о которой я расскажу позже. У нас образовалась маленькая сионистская колония, и вечерами по пятницам моя комната заполнялась гостями. В этой комнате оставалось также довольно много места для книг, часть из которых была привезена из моей берлинской библиотеки, другая потихоньку росла благодаря щедрым и потрясающе дешёвым букинистическим лавкам Мюнхена.

Статуя Баварии на фоне Зала славы. Мюнхен, луг Терезы. 1910

Я посетил ещё последнюю лекцию знаменитого математика Альфреда Прингсхайма, вообще же, отныне и без остатка, предался философии и семитологии, которую взял как второй факультативный предмет. Я планировал защититься по уже упомянутой теме «Лингвистическая теория каббалы». В лице Клеменса Боймкера я встретил авторитетного историка средневековой философии, среди заслуг которого числился важный вклад