У каждого героя свой безошибочно узнаваемый голос и манера (певучефольклорная у Карима, по-военному четкая и обрывистая у Даврона, эклектичная у эшона Ваххоба, по-девичьи восторженная у Зарины), и поначалу все они выводят собственные, словно бы не связанные друг с другом мелодии. Однако постепенно голоса героев начинают звучать в унисон, где-то к последней трети романа сливаясь в невероятной мощи кантату о, если так можно выразиться, вирулентной природе зла. Скверна, принесенная Зухуршо, оказывается куда более могущественной и живучей, чем ее первоначальный носитель: понемногу, одного за другим, она растлевает героев, превращая их в своих вольных или невольных пособников, склоняя ко злу, убивая или сводя с ума. Раз за разом перекидываясь с побежденного на победителя, эта скверна превращает целостный и, в общем, гармоничный мир Талхака в земное воплощение ада, из которого нет и не может быть выхода. Природный горский иммунитет к жестокости и бесчестию, на который надеется наивный Джоруб, не срабатывает, и даже исчезновение источника зла не может остановить или хотя бы замедлить его распространение.

По форме - образцовый постколониальный роман, по сути -универсальное и вневременное повествование, работающее сразу и на сюжетном (чем же всё это, черт возьми, закончится?), и на философски-метафизическом уровне, «Заххок» Владимира Медведева - определенно одна из главных книг написанных по-русски за последние годы. Чтение мучительное, захватывающее, волнующее, очень страшное - и при всём том совершенно необходимое.

Если вы подписаны на блог Наринэ Абгарян в Facebook или читали ее роман «С неба упали три яблока», то мир, описанный в книге «Дальше жить», покажется вам знакомым. Мы словно бы возвращаемся в родной для писательницы приграничный армянский городок Берд с его немногословными, исполненными достоинства обитателями, с его укромными долинами и горными пиками, с поджарыми легконогими коровами, лучшими в мире фруктами, со сказочной пахлавой, красотами и далями. Однако если в «Трех яблоках» мир этот был подернут романтической дымкой, то на сей раз он предстает перед нами темным и страшным, лишенным магического покрова. Потому что в этом уютном, безмятежном мире идет война.

Во время обстрела Агнесса выскочила из подвала за теплыми колготками для дочери, дочь прошмыгнула за ней в приоткрытую дверь - девочку убило, Агнессе оторвало ноги. Бердский могильщик Цатур полюбил безногую Агнессу и женился на ней, у них родилось трое детей, и младшую дочку женщина назвала в честь той, самой первой, убитой. Вести хозяйство супругам помогает мать Цатура Арусяк - ее родители и племянники, дочери любимой сестры Анички, жившие по другую сторону границы, сгинули в погроме. Узнав об этом, муж Арусяк, отец Цатура, ушел на войну и не вернулся. А Аничка выжила -теперь она помогает соседу, старику Атанесу, у которого единственный уцелевший сын на всю жизнь остался беспомощным инвалидом...

Книга Абгарян собрана из множества коротких рассказов. Один цепляется за другой, подобно звеньям цепочки, второстепенный герой первого рассказа становится протагонистом второго, одно горе тянет за собой другое, и так до бесконечности. Однако зверства, убийства и прочие ужасы войны по большей части милосердно вынесены за рамки романа, а в фокусе оказываются слёзы: шрамы и воспоминания. Из этих множественных трагедий, из личных и коллективных травм (в том числе травмы ее собственной семьи) Абгарян плетет погребальный венок, не столько взывая о мести, сколько оплакивая погибших. Эта неожиданная интонация - не боевой гимн, но всепрощающий реквием - порождает удивительный терапевтический эффект: как будто ангел смерти осеняет крылами бердскую землю, обиды прощаются, узлы развязываются, а на старых могилах вновь зеленеет трава.

«Дальше жить» - уже вторая за последние годы заметная книга, речь в которой идет о кровавом потопе, залившем после распада Советского Союза бывшие имперские окраины (в первой - мощнейшем «Заххоке» Владимира Медведева - речь шла о гражданской войне в Таджикистане). И хотя две книги - еще не тенденция, хочется думать, что русская литература наконец-то взялась рефлексировать эту страшную и так до сих пор толком не оплаканную историческую драму.

В начале 1930-х первая красавица захолустного бессарабского Оргеева; юная Шейндел-Шанталь пишет дневник, собирается поступать в кишиневскую школу медсестер и с некоторым стеснением принимает поклонение местного магната-лесопромышленника Иосифа Штейнбарга. Холодной ночью 1938-го молодой румынский патриот, бывший студент, а ныне солдат, страдая от мук разбитого сердца, сторожит границу с СССР от перебежчиков-евреев -и упускает на советскую сторону ту, что ему дороже всего. На рубеже шестидесятых - семидесятых официозный молдавский писатель, а по совместительству высокопоставленный офицер КГБ, автор трескучих од Сталину (а после Хрущеву, Брежневу...), внезапно становится фигурантом международного скандала. Его антисоветский роман о присоединении «братской» Молдавии к СССР выходит на Западе и тут же вызывает понятные (и небеспочвенные) сомнения в том, кто же на самом деле его автор. Десятью годами позже внук писателя и очевидное альтер-эго автора Виктор Пешков учится во ВГИКе, пишет стихи и пытается изгнать из своей жизни призраков семейного прошлого. А одновременно с этим на Филиппинах другой Виктор -ленинградец Виктор Корчняк (под этим незамысловатым псевдонимом читатель без труда узнает легендарного Виктора Корчного), приемный сын еще одной уроженки Оргеева, перебежчик и предатель социалистической родины, -бьется за мировую шахматную корону с любимцем партии и правительства Анатолием Карповым. А помогает Корчняку единственный секундант, опора и друг - Арье-Лейб Пешков, брошенный сын оргеевской королевы Шанталь и отвергнутый отец того самого студента-вгиковца...

«Мое частное бессмертие» Бориса Клетинича - уроженца Кишинева, ныне живущего в Канаде выпускника ВГИКа, - распадается на сотни голосов, на десятки сюжетных ниточек, которые, тем не менее, постепенно сплетаются в крепкие канаты, а те в свою очередь затягиваются в тугие узлы вокруг трех смысловых полюсов: присоединения Бессарабии, скандала с таинственной книгой и величайшего шахматного поединка XX века. Однако лейтмотивом романа, выстраивающим три эти события вдоль единой логической прямой, становится не ожидаемая и даже отчасти реализованная полудетективная интрига (кто написал роман? куда исчезла Шанталь после прихода Гитлера? кто, в конце концов, отец ее ребенка?), а глобальный, почти метафизический вопрос - зачем же все эти жизни, все эти люди были нужны? Зачем они любили, предавали, мотались по свету, обретали и теряли веру?.. И ответ, предложенный Клетиничем, формулируется так же глобально, с отсылкой к Вавилонскому Талмуду: «Адам был создан в единственном числе. И потому каждый из нас должен сказать себе: Ради тебя был создан мир!».

Отдельным персонажем романа становится язык - пластичный, меняющийся от персонажа к персонажу, то вычурный и барочный (под стать избыточной, изобильной природе Бессарабии), то намеренно плоский и наивный, то официально-суховатый. Эта стилистическая сложность, эта изысканная игра придает роману многослойность и объем, из монодии превращая его в раскидистую и просторную многоголосую фугу.