Роман Бориса Клетинича вообще устроен как многомерная динамическая конструкция. Чуть смещается ракурс - и вот уже герой, тенью маячивший на заднем плане, на время оказывается в числе протагонистов, или по крайней мере получает право на собственную интонацию, свой узнаваемый голос, свою историю. Появление каждого человека на страницах романа не случайно -даже ничтожные статисты, как выясняется со временем, тащат за собой длинный шлейф персональной или семейной истории, объясняющей необходимость и неизбежность их присутствия. Всё в мире «Моего частного бессмертия» таким образом оказывается связным и логичным, одно цепляется за другое и порождает третье. Незримые узы пронизывают и скрепляют весь романный мир, придавая ему основательность, глубину и надежную осмысленность.

Сказать, что автору одинаково хорошо удается поддерживать эту восхитительную связность на всём пространстве текста, будет некоторым преувеличением. Линия ВГИКовца Виктора в какой-то момент начинает доминировать, подминая под себя остальные и обрастая совершенно не нужными подробностями, нарушающими принцип тотальной взаимосвязи всего со всем. Некоторые важные сюжетные ручейки, обеспечивавшие, помимо прочего, бесхитростный читательский интерес к происходящему, либо обрываются, либо разрешаются совсем уж конспектом и скороговоркой. Несмотря на очевидные усилия автора, многие герои всё же теряются, уходят в небытие. Да и вообще, похоже, что ближе к концу романа Клетинич то ли устает от созданного мира, то ли перестает справляться с его циклопическим масштабом: еще бы - не роман, а сад расходящихся тропок, где каждое между делом брошенное слово порождает новый сюжетный пузырь... Так или иначе, последняя треть «Моего частного бессмертия» оставляет ощущение поспешности и некоторой искусственности - как будто осознав, что закончить роман естественным путем не удается, Клетинич принимает волевое решение его попросту прекратить.

В этой поспешности, в отказе тянуть созданную им реальность за горизонт, при желании можно усмотреть некоторое обаяние - примерно как в музее-панораме, где настоящие, объемные 3D объекты фактически без швов перетекают в плоскостной рисованный задник, а тот в свою очередь и вовсе обрывается без всякого предупреждения. Однако преобладающим чувством в этой точке всё же становится разочарование от неполноты, незавершенности намеченного автором масштабного полотна.

Вероятно, этому роману не помешал бы второй том. Возможно, ему бы пошла на пользу вдумчивая редактура. И тем не менее, при всех недостатках роман Бориса Клетинича - определенно большое и важное событие в современной отечественной прозе. И дело не только в его художественных достоинствах - весомых и бесспорных. За без малого тридцать лет прошедших с распада СССР, у нас появился едва ли десяток романов, осмысляющих и интегрирующих общую для всех нас колониальную травму. Между тем потребность в такого рода текстах очень велика. Борис Клетинич -новый, сильный и чистый голос большого и разнообразного постсоветского мира, расширяющий наше привычное культурное пространство за счет совершенно нового (и прекрасного) сегмента - Бессарабии, Молдавии, Молдовы.

Первое и главное, что нужно знать о книге ростовского фантаста Владимира Данихнова - она совершенно точно не о «победе над раком». При всём автобиографизме и документальной - вплоть до имен, дат и названий препаратов - точности, в «Твари размером с колесо обозрения» нет ни комфортной параболической сюжетной структуры («один человек жил да жил, покуда ему не поставили страшный диагноз, но человек этот был храбрец, он боролся, а близкие ему помогали, ему было трудно и больно, но вот он вышел в стойкую ремиссию и живет себе дальше, обогащенный новым опытом»), ни позитивного настроя. А это значит, что читать ее для психологической поддержки или в надежде на обнадеживающую историю исцеления (именно так обычно читают подобного рода книги) ни в коем случае не стоит.

И дело тут не в том, что Данихнов вовсе не «победил рак», а в том, что авторская интенция изначально была принципиально другой. Главное для Данихнова - не честный рассказ о борьбе с раком, а исследование материй куда более глубоких и таинственных: он пишет о соотношении ада внешнего, реального, обусловленного болезнью, и ада внутреннего, изначально укорененного у человека в голове, об их темной взаимосвязи и взаимозависимости.2

Впрочем, начинается «Тварь размером с колесо обозрения» вполне реалистично и буднично: операция по удалению полипов в носу, биопсия, диагноз. С этой точки для автора (и его героя - очень похожего на автора, но, хочется верить, всё же не вполне ему идентичного) начинается стандартный путь онкологического больного: отчаяние, поиск оптимального лечения, сбор денег, бесконечность очередей и кабинетов, боль, отчуждение, страх, надежда и снова страх.

Однако понемногу в тексте начинает проступать второй, мистический слой: из полузабытых детских кошмаров, из невидимого провала за ковром на стене, из мрачных «заброшек», по которым автор бродит в компании друзей в поисках острых ощущений и материала для новой книги, к нему начинают тянуться бесплотные руки с острыми, как карандаши, пальцами. Высокая тонкая длинношеяя тварь, одновременно крошечная и гигантская, - не то Безликий призрак из фильма Хаяо Миядзаки, не то Слендермен из городских легенд, не то просто плод больного воображения, - скребется в окна, тяжко дышит на лестничной клетке, прячется в углах, постукивает на балконе. Иногда ее видит кто-то из близких - маленькая дочка автора или его друг, но по большей части она не зрима ни для кого, кроме своей жертвы. Когда приходит болезнь, тварь исчезает, но возвращается, стоит только начаться ремиссии. Тварь эта -воплощение внутреннего ада, в то время как рак - воплощение ада внешнего, и в конечном счете, весь выбор, который остается герою, - это выбор между двумя пожирающими его сущностями.

Данихнов намеренно уснащает свое повествование на первый взгляд избыточными медицинскими деталями, перегружает текст именами реальных людей, названиями мест, описаниями монотонных перемещений из онкодиспансера в онкоинститут, в аптеку, в поликлинику... Однако именно эта блеклая, в мельчайших деталях узнаваемая реальность большого провинциального города, такая уютная, скучная и предсказуемая, служит максимально эффектным фоном для глубинного зла, таящегося где-то рядом, ускользающего от взгляда и при всём том неприятно материального. Из собственных боли, страха и отчаяния, из тоски квот, анализов, обследований и рецидивов, Владимир Данихнов творит морок такой стивен-кинговской плотности и густоты, что рука читателя невольно тянется к выключателю - зажечь свет, защититься от темноты и таящегося в ней ужаса. И, поверьте, рак на фоне всего этого трансцендентального кошмара начинает казаться едва ли не симпатичным.

Те, кто запомнил Шамиля Идиатуллина по удивительно качественному подростковому хоррору «Убыр», будут разочарованы: «Город Брежнев» - это не хоррор, да и вообще не фантастика, а сугубый реализм - чтобы не сказать, соцреализм. КамАЗ, Афган, литейные цеха, семейная драма, помноженная на драму взросления, «першинги» у советских границ, синие курицы на прилавках и прочая «Пионерская зорька» - «Город Брежнев» Идиатуллина ловко прикидывается крепкой позднесоветской прозой со всем ее слегка припыленным ретро-очарованием.