В отличие от модного и холеного дуралея Поколения Икс, Найджел теперь представлял собой падшего героя, персонажа греческой мифологии. Прометея нашего времени. Даже Эдвину стало жаль, что он уходит.

– Найджел, подожди… Насчет галстука и точилки…

Найджел воздел руку и помахал ею – так буддийский монах пытается перейти через дорогу.

– Это прошлое, Эдвин. Забудь. Не нужно извиняться.

– Извиняться? Ты мне должен сто сорок баксов. Верно, мистер Мид?

– Да, – подтвердил тот. – Верно. Он тебе должен. Не волнуйся, Эдвин. Я вычту эту сумму из его жалованья – из последнего жалованья.

– Спасибо, – произнес Эдвин. – Я вам очень обязан.

И он ухмыльнулся, думая вызвать хоть какую-то реакцию или надеясь, что под этой личиной прячется прежний Найджел. Но нет. Ни намека. Перед ними стоял робот. Хоть и счастливый, но все равно робот.

Найджел неторопливо собрал бумаги, обвел взглядом полупустую комнату и немногочисленных коллег, застывших в ожидании, прислушался к своему сердцу, выпустил на волю чувства и спросил Эдвина:

– Можно, я обниму тебя?

– Можно, я спущу тебя в шахту лифта? – ответил тот, но было уже не смешно. Возникло ощущение, будто пытаешься бороться со щенком, теплым и пушистым.

Найджел отвернулся и тихо вышел из комнаты. Повисла долгая печальная пауза.

– Ну и черт с ним, – сказал наконец мистер Мид. – Без него лучше.

И планерка продолжилась – шуршанием бумаг, приглушенными голосами.

Эдвин больше не видел Найджела.

Когда совещание наконец увяло – длинные неловкие паузы, нескончаемые жалобы мистера Мида на то, что мало народу и нет свежих идей, – Эдвин пошел к себе, собрать оставшиеся вещи. Он не известил мистера Мида об уходе и не хотел никому об этом говорить. Оглядел свою каморку, похожую на клетку, в которой больше четырех лет работал, строил планы и кипел, – и ощутил легкую, почти незаметную грусть. Забирать особенно нечего: ни картинок на стенах, ни растений в горшках, ни памятных вещиц. Только серебряная зажигалка «Зиппо» – прошлогодний подарок мистера Мида сотрудникам на День Благодарности Сотрудникам. (Эдвин пошел к торговцу, чтобы тот ее оценил, и оказалось, что это гонконгская подделка, к тому же плохого качества. Тем не менее работала исправно.) Эдвин сунул в карман поддельную «Зиппо», еще раз огляделся и вздохнул. Забрал степлер и пару шариковых ручек – стащить что-нибудь напоследок было чем-то вроде корпоративной традиции – и ушел. В коридорах раздавалось эхо его шагов. А шаги тонули в тишине.

Эдвин покинул здание номер 813 по Гранд-авеню и направился к ближайшей станции метро, но вскоре остановился. Наклонил голову и прислушался. И услышал то, чего никогда не было на Гранд-авеню – тишину. Обычный поток машин, желтая вереница такси, волны пешеходов (их намного меньше обычного) переходят улицу по команде светофора. Но уже не так много машин, кинетической энергии, хаотичного движения. Ни брани, ни гудков, ни постоянного белого шума – он эхом растворился в тумане и унесся в небеса. Гранд-авеню притихла, и тишина была мягкой и обволакивающей, словно мех. Или обитый шелком гроб.

Эдвину стало нехорошо. Слава богу, что он уходит, что покидает это место. Раньше он терпеть не мог адскую Гранд-авеню, теперь же оплакивал ее уход. Изменились даже граффити. На магазинах вместо названий банд и бессвязных ругательств – цитаты из Тупака Суаре: «Живи! Люби! Учись!»… «Обрети блаженство».

– Это все не мое, – сказал Эдвин.

Пора отсюда бежать. Забрать деньги, открыть счет за границей, сменить имя. Пора убегать. Эдвин – не сволочь, он оставит денег Дженни на безбедное житье. Даже напишет трогательную записку, в которой объяснит причину ухода. (Но только не «Ушел на рыбалку».) Начнет новую жизнь в новой стране, далеко отсюда. Напишет Мэй. Найдет место, куда Тупак Суаре еще не проник, место, где ругаются, жалуются, волнуются и смеются – не блаженно, а от всей души. Ищут, ошибаются, снова ищут. Там, где-то за горизонтом, отчаянно и самозабвенно дерутся, трахаются, напиваются и курят. Как в скверном фантастическом романе Ирвина. Он повернется и скажет: «Я – Эдвин». А она ответит: «Я – Мэй. Если снова ко мне полезешь, придется тебя арестовать».

Эдвин шагал по тихим тротуарам Гранд-авеню, будто Чарлтон Хестон в фильме «Человек Омега»: одинокий, бдительный, живой. Луи больше не предлагал хот-доги и пикули – и даже латте-моккаччино. Теперь Луи (он же Тед) занимался терапией объятьями. За улыбку и двадцать пять центов он выйдет к вам и крепко-крепко обнимет. Объятия Луи пользовались большим спросом. Выстраивались очереди, в ладони у каждого четвертак.

– В двух кварталах отсюда тоже ларек с объятиями, – услышал Эдвин. – Но мне больше нравится Луи. Он обнимает лучше всех!

В конце концов Эдвин окончательно отказался от метро и решил промочить горло у О'Келлигана. Но паб оказался закрыт. Конечно же. На входной двери висела бумажка с надписью… впрочем, вы и так знаете какой.

– Вот срань, – произнес Эдвин в пространство. Паб О'Мэйлли тоже был закрыт. Заведение О'Шеннона превратилось в центр сбора волонтеров. На фасаде паба О'Тула красовалась реклама: «Оздоровление и терапия счастьем – методика Тупака Суаре!» Эдвин побрел дальше, мимо статуи Джеральда П. Джеральда, вдохновителя Великого Калиевого Бума 1928 года, вдоль ограды Королевского Парка: перемены застигли его врасплох, он уже отстал от жизни. Заходил в один бар за другим, но утешения так и не нашел.

– Бар? – удивилась девушка, когда он постучал в дверь. – Что вы, нет. Мы продаем натуральную вегетарианскую здоровую пищу.

Эдвин взглянул на эту веселую симпатичную девушку и мгновенно распознал все тот же застывший взгляд и обворожительную улыбку.

– Так почему же вы еще здесь? – поинтересовался он. – Вам скорее полагается возделывать поля люцерны.

Широкая ослепительная улыбка:

– Откуда вы знаете? Мы с моим парнем завтра уезжаем. Только там не люцерна, а кукуруза. Мы открываем свой некоммерческий фермерский кооператив. Чтобы дать возможность молодежи…

Не дослушав ее, Эдвин ушел. Странник в странной стране. Наплевать. Завтра в это время он будет лететь в самолете.

– Псст, парень! Выпивку ищешь? – окликнул его старик из полумрака переулка. (Он действительно сказал «псст».)

– Чего надо? – как-то слишком грубо спросил Эдвин. – Тебе подать мелочь? Или обнять? Обойдешься. Принимаю только в кабинете.

– Нет, мне объятий не надо. Тем более от такого сопливого хама.

Эдвин заметно повеселел. Грубость? Разве она еще здесь водится?

– Вижу, парень, тебе нужно выпить.

И тут внимание Эдвина привлек знакомый звук. Он услышал многообещающий перестук и перезвон бутылок, а когда зашел в переулок, его взору предстал целый мини-бар: «Джонни Уокер», «Южная отрада», «Носорог-альбинос», «Золото Кокани». Даже ящик «Одинокого Чарли».