В воздух поднялись столбы пыли. Многие книги заполнялись несколько десятилетий назад; в некоторых записи выцвели на солнце. Отец учил меня разбираться в документах, но в этих книгах царил полный хаос. Записи делались чуть ли не одна поверх другой неразборчивым почерком и бессистемно. То ли Бог, то ли судьба так распорядились, но я вдруг наткнулась на запись о рождении моего кузена Аарона. Она была сделана через три года после моего рождения. Мне всегда говорили, что его родители, наши дальние родственники, погибли при кораблекрушении, но оказалось, что это не так. Матерью его была незамужняя женщина из нашей конгрегации. Таких женщин обозначали буквой Х. Эта буква встречалась в книгах довольно часто. Сколько же женщин потеряли своих детей из-за этой буквы, подумала я. Об отце Аарона имелась запись Inconnu. «Неизвестен». Имя матери было тщательно замазано чернилами, так что его невозможно было разобрать, даже держа страницу против света. Моя мать была назначена официальным опекуном мальчика, ему была присвоена фамилия Родригес, которая принадлежала родственникам матери еще до того, как они покинули Испанию и Португалию.

Было неясно, то ли мать Аарона сама отказалась от него, то ли ребенка отняли у нее. В любом случае выбор у нее был ограниченный. Может быть, она успокаивала себя мыслью, что ветер унес ребенка на вершину какого-нибудь дерева, где за ним присматривают попугаи, но его взяла моя мать, которая всегда мечтала о сыне. Аарон говорил мне правду: мать никогда не допустила бы, чтобы он женился на Жестине.

Как-то, выйдя из магазина, я увидела ожидавшую меня мадам Галеви. Прошло несколько месяцев с тех пор, как они с мадам Жобар предлагали мне найти подходящего для меня мужа – еще одного, которого бы я не любила и не хотела. Я была уверена, что и на этот раз она не скажет мне ничего, что могло бы заинтересовать меня, поэтому направилась быстрым шагом прочь, но она последовала за мной так быстро, как будто и не была старухой с клюкой.

– Я не считаю вас потерянной для общества! – крикнула она мне.

– Пожалуйста, считайте, – отозвалась я, спеша отделаться от нее. Но она, к моему удивлению, не отставала. Пришлось остановиться.

– Что бы вы там ни думали, ваша мать любила вас, – сказала она. – Вы просто не знаете всех обстоятельств.

Мама всегда говорила, что мадам Галеви – самая замечательная женщина на Сент-Томасе, мне же она представлялась свернувшейся кольцом затаившейся змеей. Ей хотелось, чтобы я думала так же, как она.

– Спасибо, что сказали, – криво усмехнулась я. – Сама я уж точно не догадалась бы об этом.

– Сара Помье была доброй женщиной и желала всем членам общины только добра. И вам тоже. – Мадам Галеви сжала мой локоть. Мы были в тени. У меня было ощущение, что она меня гипнотизирует, как змея воробышка. – Если бы она видела, что вы вытворяете сейчас, она пришла бы в ужас. Живете с мужчиной в безбрачии. Роетесь в бумагах раввина. – Она посмотрела на меня. – Вы думали, что найдете Бога в этих книгах?

Значит, она все-таки шпионила за мной.

– Я тоже знала свою мать, – ответила я, отодвигаясь от нее. – Что бы я ни делала, все было, по ее мнению, плохо. Если Бог создал меня для того, чтобы доставлять ей удовольствие, значит, моя жизнь не удалась.

– Вы были трудным ребенком, а теперь стали трудным человеком, – посетовала мадам Галеви. – Я помню, вы плакали целыми ночами. Ваша мать просила меня посидеть с вами, чтобы она могла поспать хоть несколько часов. А мужа ее, между прочим, никогда не было рядом.

– Давайте не будем трогать память о моем отце, – сказала я.

– Я знаю вас с рождения, так что позвольте мне сказать вам напрямик, что ваше скандальное поведение затрагивает нас всех. Бывают незаметные грехи, а бывают такие, которые отражаются на всех. Этот вопрос гораздо шире ваших личных потребностей. Люди глядят на евреев с недоверием и ненавистью, и если у нас начинаются разногласия, это дает им основания презирать нас. Мы должны оставаться незапятнанными.

– И поэтому в «Книгу жизни» вносят поправки, подтасовывая факты, чтобы создать желательную картину?

– Вы заметили там поправки? – спросила мадам Галеви, прищурившись.

– Некоторые имена замазаны. Убирают неугодных людей.

– Нам приходится защищать себя, – отрезала она.

– Поговорите об этом с раввином. Уверена, он согласится с вами. А еще лучше, скажите это его первой жене. Она умерла при родах, а он меньше чем через год снова женился на девушке, которая ему нравилась. То же самое сделал, чтобы спасти свой бизнес, и мой первый муж. А я никогда не задавала вопроса, почему это моя жизнь ценится гораздо меньше, чем его.

– Рахиль, – прервала меня мадам Галеви, – вы думаете, то, что вы сейчас делаете, не будет потом преследовать вас?

Я ответила ей, что не боюсь призраков. Они пытались преследовать меня, но я выжила. Поблагодарив мадам Галеви и извинившись, я пошла своей дорогой. Я чувствовала на себе ее взгляд, но он меня не волновал. Возможно, ее намерения были благими, но благие намерения – это еще не все. Один раз я уже приносила в жертву свою собственную судьбу и не собиралась повторять это в угоду мнениям других. Молодой девушкой я поступила так, как требовалось, но я больше не была молодой девушкой.

Адель говорила, что у меня будет второй муж.

На этот раз я сама выберу его.

Когда Фредерик не смог ничего добиться у раввина, я настояла на том, чтобы пойти вместе с ним. Моим оружием были решимость и справедливое негодование. Фредерик был еще молод и верил, что справедливость так или иначе победит, в то время как я знала, что надо драться, чтобы достичь своей цели. Погода была сырая, на море назревал шторм. Это был плохой знак, и он оправдался: жена раввина не пустила нас в дом. Женщины должны оставаться у себя дома, особенно такие грешницы, как я. И хотя в это время полил сильный дождь, она отказывалась впустить нас.

Она стояла, опустив голову и глядя на ползающих по земле красных муравьев, на которых не рекомендуется наступать босиком. При этом она дрожала.

– Уходите, или мы вызовем полицию, – произнесла она, запинаясь и покраснев. Было ясно: она говорила то, что ей велели.

Я была матерью восьми детей, дочерью Мозеса Помье, владелицей крупнейшего магазина на острове, уроженкой Шарлотты-Амалии и полноправным членом конгрегации и должна была стоять на пороге насквозь мокрая, словно нищая попрошайка. Фредерик тронул меня за руку. В отличие от меня, у него было мягкое сердце, он легко прощал и не хотел ни с кем воевать.

– Нет смысла оставаться здесь, – сказал он. – Давай не будем больше унижаться.

Но я не собиралась уходить. Когда мне не хотели идти навстречу, я занимала боевую стойку, у меня появлялись когти и клыки. Я столько воевала с матерью в детстве, что приобрела в этом навык. Я сделала шаг вперед, встав почти вплотную к жене раввина. Я кипела внутри и испускала горячие пары. Женщина попятилась от меня.