Диагностика по пульсу. Источник: НА

Еще токугавские инвалиды занимались врачеванием, причем часто безо всяких на то оснований. С лечением в то время вообще дело обстояло не очень: “В Японии совсем нет больниц, а всяк лечится где может, поэтому люди неимущие умирают без всякого призрения” [Головнин, 1816]. Отсутствие больниц компенсировалось большим числом частных лекарей, и инвалиды не могли остаться в стороне от хорошего дела. Нехитрые лекарства изготовляли тогда многие, лечили тоже запросто, прямо на дому. Поставил возле дома плакат с сообщением о своих врачебных способностях — и считай что лекарь. В эпоху Токугава врачей не лицензировали, и лекари-шарлатаны (ябуися) постоянно фигурировали в комедийных пьесах и городских анекдотах.

В народе большим уважением пользовались иглотерапия и моксотерапия, а скрутить моксу-фитилек из лечебной травы и прижечь нужное место — дело нехитрое, инвалиду вполне по силам. Если же лечение не помогало и больному становилось хуже, то прибегали к испытанному средству: приглашали гадателя-монаха с шаманскими наклонностями (мико, китоси), и он исполнял обращенный к всевышнему магический ритуал по синтоистскому или буддийскому обряду.

Синтоистский обряд у постели больного. Источник: НА

На противоположном полюсе токугавского общества, отделенном от основной массы населения, располагались императорский дом и придворная аристократия — они также не входили ни в одно из четырех сословий. Так что в действительности японское общество эпохи Токугава было немного сложнее, чем его описывают в кратких исторических справочниках.

Общепринятым также является представление о жесткости сословных рамок: “Всякому человеку указано было раз навсегда его место в обществе, ему нечего было опасаться потерять его, но нечего и надеяться изменить” [Богданович, 1905]. Представление в целом верное, однако требует уточнения. Как грунтовые воды тонкими струйками пробивают себе путь наверх сквозь скальные породы, так и в токугавском обществе были обходные пути, ведущие к простому человеческому счастью. Самый распространенный из них — в стиле шерше ля фам, через закон об усыновлении. Правящее сословие заботилось о чистоте своих рядов, поэтому браки самураев с простолюдинами были запрещены. Эту традицию соблюдали со времен междоусобных войн. Испанский миссионер писал по этому поводу: “Знатные господа ни за какую цену не женятся на дамах не своего круга, так как считается, что связь с человеком из низшей касты ведет к потере чести” [Ксавье, 1549].

Но и без женитьбы, пристроив дочь в наложницы к удельному князю или хатамото, можно было рассчитывать на рождение сына с перспективой усыновления и наследования. Отец и братья избранницы в этом случае автоматически попадали под высокое покровительство. Знати, конечно, на всех желающих отцов не хватало, но и красавицы рождались нечасто, так что в целом баланс сохранялся. Мать пятого сёгуна Цунаёси (придворное имя Кэйсёин) родилась и выросла в семье простого жителя Киото. А когда судьба возвела ее сына на сёгунский престол, мужчины в ее семье сразу получили княжеский статус, высокий служебный ранг и право носить фамилию Мацудайра.

В эпоху Токугава передача прав наследования приемным сыновьям распространилась особенно широко. В предыдущий период Муромати семеро сёгунов были рождены законными женами обладателей этого титула. А из пятнадцати сёгунов Токугава таких было только трое: сам отец-основатель Иэясу, третий сёгун Иэмицу и пятнадцатый сёгун Ёсинобу. Удельные князья тоже предпочитали назначать своими наследниками сыновей, рожденных наложницами, или вообще приемных воспитанников, не имеющих влиятельных братьев, отцов и дедов. Так что повышение социального статуса семьи через матримониальные связи было делом довольно распространенным. При этом положение женщины в эпоху Токугава было, пожалуй, самым приниженным за всю историю Японии: ни одно женское имя в связи со значительными событиями (кроме рождения будущего сёгуна или удельного князя) в хрониках не упоминается. За исключением разного рода скандалов и любовных историй.

Со второй половины XVIII века, когда деньги стали реальной силой, появилась возможность для перехода в воинское сословие за деньги. Зажиточные крестьяне и купцы часто ею пользовались. Правда, попадали в высший класс не они сами, а их вторые-третьи сыновья, которых при наличии оформленной по всем правилам грамоты (кабу) можно было отдать на воспитание в самурайскую семью. Ее они покидали уже полноценными воинами с правом носить не только имя, но и фамилию, а также два меча на поясе. Со временем стали обходиться даже без грамоты: просто заключали договор об оплате купцом “расходов на воспитание приемного сына”, которого отдавали в родовитую, но небогатую семью.

На современной денежной купюре достоинством пять тысяч иен изображена японская писательница Хигути Итиё (1872–1896). Кстати, первая женщина на японских банкнотах. Ее отец-простолюдин как раз был одним из тех, кто незадолго до 1867 года купил себе самурайское происхождение. После упразднения сословий знатным самурайским фамилиям были пожалованы дворянские титулы. Отец Хигути Итиё также стал дворянином, но не потомственным.

Не осталась в стороне от этой тенденции даже воинская элита, наследственные аристократы хатамото и прямые вассалы сёгуна гокэнин. Должностей на них никогда не хватало — в начале XVIII века на 17300 гокэнин приходилось всего 250 должностей в центральном аппарате бакуфу. Остальные жили на небольшое жалованье: в первые годы XVIII века у девяти из десяти гокэнин оно не превышало 20 коку риса в год (в замке Эдо столько же получали фрейлины 5-10-го рангов). Чтобы выжить, многие гокэнин осваивали новые формы семейного дела: выводили новые сорта цветов, выращивали саженцы, поющих цикад, делали изящные фонарики и так далее. Нередко из этих изделий получались даже средневековые бренды, кормившие их обладателей. Но и этих занятий на всех не хватало. И тогда оставалось последнее — продать свое высокое происхождение. В семью принимали сына купца или состоятельного деревенского старосты и делали его наследником аристократического титула. Усыновление чиновником в ранге досин стоило 200 рё золотом, в ранге ёрики — 1000 рё. Это были очень хорошие деньги даже для воинской элиты.