– Мне не нужны ваши жизни, и если ты придумаешь, как выкупить себя и солдат, я пожалуй, соглашусь на это.

– Собака! – выругался кто-то из пленников.

Наверное, он не меня хотел оскорбить, а толстяка, но коренастый сколот из будинов Хорса имел на этот счет другое мнение и, несомненно, понимал греческий. Он сделал два или три быстрых шага к пленнику и ударил его мечом. Куда именно он попал, я не увидел. Но кровь брызнула во все стороны, и мои пленники с воплями, подбадривая друг друга, вскочили на ноги. Их руки были связаны, но все равно они напали на будина. Один из греков вцепился зубами в его безоружную руку, еще двое повисли на руке, держащей меч. Я уже не мог остановить это безумие: сколоты бросились на выручку товарищу и быстро убили всех греков. Ведь они, будучи безоружными, все равно оказывали сопротивление. Я был тогда очень зол. Смотрел на щекастое, залитое кровью лицо Феагена, спокойное и бледное, как у покойника, и считал про себя до десяти, ста…

* * *

Лошадей мы поили до заката, оставаясь у соснового бора. Разъезды разведчиков возвращались и сообщали об отсутствии поблизости врагов. Впрочем, и друзей они не обнаружили тоже. Я полагал, что найду армию Гнура у Феодосии. Хорс и Артаз в этом со мной согласились. Мы неспешно двинулись к Понту, продолжая отсылать разведчиков вверх по течению, за реку и вперед.

Солнце уже не палило так яростно, как днем, посвистывал ветер, гнал над головой темные, местами окрашенные закатом тучи. Я молчал, молчали и сопровождающие меня сколоты до тех пор, пока мне не пришла в голову мысль задать им вопрос, что думают они об этой войне?

– Война – это золото, скот и рабы! – не задумываясь ответил Хорс.

Я как раз повернулся к будину и заметил, как алчно блеснули глаза ехавшего за ним Артаза. Тесть, на мой взгляд, с определенной долей сарказма поинтересовался:

– Рабов можно было взять, захватив Керкинитиду! И золото! У кого ты намерен отнять все это тут?

– А знаешь ли ты, старик, как богат царь Боспора Сатир?

Мне тоже было интересно послушать, а уж воинам, ехавшим рядом, так и подавно. Мы молчали, поощряя Хорса поделиться с нами своими знаниями. И он сам ответил на свой вопрос:

– Амбары царя ломятся от зерна, масла, вина и диковинных плодов. Сокровищница его набита разноцветными каменьями – гранатами, агатами, аметистами, хрусталем и сапфирами. Сотни ювелиров трудятся в Пантикапее[63], плавят золото и полируют самоцветы. Спартокиды[64] отобрали эти сокровища у Анархеанактидов[65] и приумножили, захватив Таврику и земли синдов и меотов…

Вокруг нас собралось около двух десятков сколотов, внимающих Хорсу. Они не дали ему закончить, закричали, стали свистеть, выражая свой восторг.

«Только как мы все это получим?» – думал я. Гнур никогда не говорил, что собирается низвергнуть Сатира с трона. Может, поучаствовать в таком деле я и не отказался бы. Сатир – тиран, назвавшийся царем, а эллинские полисы хоть и управляются архонтами, но народ решает, дать эту власть им или нет. Жаль, что тогда я не видел никакого смысла серьезно отнестись к словам Хорса. Ведь каждый сколот мечтает о рабах и золоте. Будин это сделал красиво, увлек мечтой соотечественников и моих паралатов. Что с того? А ведь мог бы задать себе вопрос – откуда у будина из окрестностей Гелона такие обширные знания о Боспорском царстве?

Ветер, усилившийся после заката, трепал плащи, которые мы накинули на себя, чтобы не замерзнуть. Дневной зной рассеялся, будто его и не было, и кожа на руках и спине от порывов холодного воздуха покрывалась мурашками.

Едва запахло морем, как я увидел темные, упавшие на землю облака.

– Впереди холмы! – крикнул Авасий.

И тут же я заметил далекое мерцание огоньков.

Там на холмах стояла стена. Стена была толстой, высокой и, наверное, с широкой бойцовой площадкой, по которой ходили с факелами в руках воины. Нас они обнаружили, когда мы приблизились к стене метров на сто. Загалдели, я слышал крики: «Сюнагэрмос!» – что означало «тревога». А вскоре запела труба, и воинов на стене прибавилось. Стрелы, копья и камни должны были вот-вот обрушиться на наш отряд, и я просвистел команду «за мной, отступаем».

В сумерках было плохо видно, куда ехать. Сам не знаю, как получилось, что мы не вернулись к реке? Вокруг высились скалы, и не было ни травы, ни кустарников, чтобы разжечь костры и согреться. Не было и сил ехать дальше в этой кромешной тьме. А когда копыта Рыжика захлюпали по воде, я понял, что мы вышли к Понту.

Мокрый песок под ногами загнал меня на валуны, и ночь, проведенная на камнях, была ужасной. Меня бил озноб и душил кашель. Утром выяснилось, что со мной к морю вышли пять десятков паралатов и будинов. Многие из наших воинов отстали или потеряли следы с наступлением ночи.

С ликующим, пронзительным криком над моей головой пролетел баклан. Чертова птица разбудила меня. Отступала с росой и туманом ночь, уже светлело над водой. Сидя на валуне метрах в трех от моря, я растирал затекшие руки и с удивлением осматривал окрестности. Прекрасная бухта и песчаный пляж около трехсот метров в длину ютились между двумя высокими скалами и кручей холма, поросшего каким-то кустарником. Проснувшиеся воины стали справлять нужду, обильно оставляя метки около конских яблок. Ведь наши голодные кони тоже провели не лучшую ночь у моря. Скорее всего, эту бухту использовали контрабандисты. Вот будет им подарочек, особенно если пристанут к берегу ночью. Ну, это не страшно, к деньгам…

От счастливого волнения, которое мои воины испытывали вчера, утром не осталось и следа. Я же сохранял спокойствие, видел тропу между скал, по которой мы спустились к морю, и рассчитывал быстро вернуться на равнину. А две сотни всадников не иголка в стоге, найдутся быстро!

Мы выпили вино, разбавленное водой, съели по полоске вяленого мяса и, держа коней на поводу, пошли по тропе на холм. Минут через двадцать увидели стреноженных коней, пощипывающих жухлую травку, и отставших воинов, спящих вповалку у копыт своих животных. От сердца отлегло, и я рассмеялся: как же меня угораздило угодить в это бутылочное горлышко? Действительно, даже при солнечном свете верхом сунуться в тот узкий проход, из которого мы только что вышли, я не решился бы!

Вода – основа всего, она дает жизнь всем организмам на нашей планете. Эту аксиому я уяснил еще в детстве. Без драгоценностей и вычурной одежды можно спокойно прожить всю жизнь, без еды можно продержаться несколько недель, а человеку без воды – максимум неделю, коню – день. А конь для сколота дороже золота! Поэтому пришлось снова вернуться к реке. Не прошло и часа, мы все еще поили своих животных, как тысяча, а может, и больше всадников-номадов подъехали с севера. Их вел знатный сколотский вождь по имени Голиапиф. Я видел его несколько раз. Всегда, когда встречался с Гнуром. Его большая бородатая голова напоминала шар и глубоко сидела между могучими плечами. Под густыми бровями прятались щелки-глаза. Спросите меня, какого они цвета? Ответить на такой простой вопрос я не смогу. Нос Голиапифа крючковат, впрочем, как у многих сколотов-номадов. Это все, что я могу о нем сказать. Похоже, он уже все выяснил о нас: паралаты и будины поили своих коней на сотни метров вверх и вниз по течению. Успел спросить, принял решение и проехал мимо, даже не взглянув. Зато воин из его свиты передал приказ – присоединиться и быть готовыми к битве. Я плохо выспался, чувствовал себя уставшим, хоть все еще длилось утро, и неопределенность с планами изрядно портила настроение. Пусть воитель-павлин не оказал мне должного уважения, по этому поводу внутри меня сильно сокрушался Фароат, но я обрадовался необходимости подчиниться. Так мы оказались в арьергарде сколотского войска. И отчасти повторили вчерашний маршрут, двигаясь по пересохшему руслу, пока не увидели далекие стены Феодосии.