По опыту «Кон-Тики» я еще до старта знал, что самое опасное – если кто-нибудь упадет за борт. Мы не сможем повернуть и возвращаться против ветра; во всяком случае пока что наш скудный опыт исключает возможность такого маневра. И даже очень хороший пловец не догонит нас, борясь с волной. Между стояками мостика на корме была привязана пенопластовая спасательная лодка на шесть человек, но она предназначалась для аварийных случаев, и, чтобы спустить ее на воду, надо было сперва разломать мостик, для этого рядом висел топор. К тому же и этот квадратный плотик не догонит «Ра», мы будем дрейфовать порознь. Отсюда правило номер один: держись на борту. Никуда не ходить без страховочного конца. Карло Маури каждому выдал двухметровую веревку с крюком, какими пользуются альпинисты, чтобы не свалиться в пропасть, и за пределами каюты мы всегда передвигались с веревкой вокруг пояса, цепляясь крюком когда за найтовы, когда за ванты, когда за остов мостика.

Не боясь стать смешным, я упорно настаивал на том, чтобы это правило выполнялось в любую погоду, и напоминал, как Герман Ватсингер очутился за бортом «Кон-Тики» и в последнюю минуту был спасен Кнютом Хаугландом. Аквалангист Жорж и житель Центральной Африки Абдулла никак не могли уразуметь, что страховаться надо всегда, а не только когда один несешь ночную вахту или висишь на кормовой поперечине, занятый сугубо личным делом. В конце концов Жорж понял, как это важно для меня, и покорился, но Абдуллу я и на второй день застал стоящим без страховки на бортовой связке. Стоит и поет, а веревка болтается сзади, как хвост.

– Абдулла, – сказал я, – это море больше всей Африки и в тысячу раз глубже озера Чад, где Жорж может нырнуть и достать дно.

– Ух ты, – восхищенно произнес Абдулла.

– И здесь полно рыб, которые едят людей, они больше крокодила и плавают вдвое быстрее.

– Ух ты, – смышленый Абдулла всегда был рад узнать что-то новое.

– Как ты не понимаешь: если ты упадешь в море, то утонешь, тебя сожрут, ты никогда не увидишь Америки!

Лицо Абдуллы озарилось широкой покровительственной улыбкой, и он ласково положил мне на плечо свою ручищу.

– Это ты не понимаешь, – сказал он. – Погляди-ка!

Он завернул край толстого свитера, обнажая плотно набитый черный живот. Поперек живота тянулась веревочка, с нее сзади свисали на крестец четыре кожаных мешочка.

– С этим мне ничего не страшно, – заверил он меня. Кожаные мешочки ему дал отец, а наполнял их один чадский шаман. Судя по тому, что я видел на рынке в Боле, в мешочках лежали когти леопарда, крашеные камушки, семена и засушенные растения. Абдулла с таинственным видом опустил свитер и победоносно кивнул. Теперь я спокоен? С Абдуллой никогда ничего не может случиться. Но чтобы порадовать меня, он тоже обещал страховаться.

В первое же утро Абдулла испытал серьезное потрясение: он прибежал ко мне и сообщил, что в воду попала соль. Вся вода соленая. Как это могло получиться? Я не на шутку встревожился. Из каких кувшинов он пил?

– Да нет, не в кувшинах, там! – Абдулла показал на море.

До сих пор он не подозревал, что море соленое. И когда я объяснил ему, что мы всю дорогу от Африки до Америки будем идти по соленой воде, он недоверчиво осведомился, как же могло попасть в море столько драгоценной соли. Мое геологическое пояснение совсем убило его. Ведь Сантьяго говорил, что воду надо беречь, каждому тратить в день не больше литра, но ему нужно в пять раз больше, он должен мыть руки, ноги, голову и лицо перед тем, как молиться аллаху, а молиться положено пять раз в день.

– Для омовения можешь пользоваться морской водой, – сказал я.

Но Абдулла уперся. Его вера требует использовать для омовения чистую воду. А эта с солью.

Не успели мы разрешить соляную проблему, как на Абдуллу обрушилась еще одна напасть. Жорж извлек сонную Сафи из картона, где она ночевала, и от радости обезьянка напрудила на матрас Абдуллы. Увидев лужицу, бедняга окончательно пал духом. Это обезьяна сделала? Правоверный, чью одежду осквернила собака или обезьяна, сорок дней не может молиться аллаху! Абдулла в отчаянии вращал глазами. Сорок дней без покровительства аллаха!

Жорж спасительной ложью избавил душу Абдуллы от угрызений. Никакая это не обезьяна, просто с моря брызнуло. Абдулла предусмотрительно решил поверить, не донюхиваясь до истины. А я заверил, что обезьяна все равно получит штанишки, и ей никогда не позволят сидеть на матрасе Абдуллы.

– Абдулла, – продолжал я, – тебе вот нужна вода для молитвы, а ты хоть раз подумал, сколько обезьян и собак живет по берегам водоемов Чада? Здесь ты на сотни миль не увидишь ни одной собаки, а мелкие грехи Сафи остаются далеко за кормой. Нигде на свете ты не найдешь такой чистой воды, как в океане.

Абдулла выслушал меня, поразмыслил. И вот уже он изучает морскую воду в парусиновом ведре. Наконец началось омовение. Оно совершилось в лихорадочном темпе и с ловкостью фокусника. Затем Абдулла поднялся на мостик, и Юрий помог ему определить по компасу примерное направление на Мекку. С непосредственностью глубоко верующего человека он, лицом к востоку, опустился на колени у выхода из каюты и принялся отбивать поклоны на своем матрасе. Потом достал четки и начал отсчитывать молитвы. Они сыпались из него, как горох, но он держался так искренне, что мы все – копт, католик, протестант, атеист, пантеист, – невольно с уважением смотрели на такую убежденность. Да, кого только не было в нашем маленьком коллективе! После того как Абдулла очистился телесно и духовно, мы, стоя на мостике, попытались с помощью ножа и сверла прикрепить отломившуюся лопасть к веретену. У Абдуллы было отличное настроение, он пел что-то центральноафриканское и приплясывал. Мы обмотали весло веревкой, тут и Карло помог своими альпинистскими узлами, и дело уже шло к концу, когда налетевшие с разных сторон шквалы вывернули парус. И так как мы без руля не могли развернуть лодку, ветер изо всей силы обрушился на широкий парус спереди. Тяжелая 7-метровая рея яростно колотила по мачте вверху, грозя ее сломать, а широченный парус бешено метался во все стороны, норовя сам себя распороть. Он опрокидывал фруктовые корзины, цеплялся за курятник, и куры исступленно кудахтали, заглушая наши команды. Вдруг одна корзина с провиантом поплыла у нас в кильватере своим ходом. Один лишь завхоз Сантьяго знал, что в ней лежит, но он сам лежал в каюте со своими списками, Юрий чуть не силой удерживал его и Нормана в постели.

Стоя на мостике, я попробовал руководить поединком с 8-метровым парусом. Трудно человеческому голосу противостоять шквалам, которые относят его вдаль над бурлящими гребнями вместе с хлопаньем, треском и скрипом парусины и папируса. О том, чтобы спускать парус, теперь не могло быть и речи, его тотчас унесло бы, как воздушного змея. Надо было вернуть лодку на правильный курс, маневрируя парусом и корпусом. Опирая обычное весло о торчащий папирусный хвост, богатырь Жорж принялся выгребать корму к ветру. Отдали плавучий якорь, этакий брезентовый зонт на длинной веревке – лучшее средство погасить ход и развернуть корму. Стрелка компаса начала медленно поворачиваться, а я сражался со строптивым шкотом, который хлестал меня и норовил сдернуть за борт, не давая мне закрепить его за мостик, и одновременно следил за правильным размещением и страховкой моей малочисленной команды. Стараясь перекричать гул ветра, я отдавал команды по-французски Абдулле, по-итальянски Карло, по-английски Юрию, по-итальянски, по-английски или по-французски Жоржу, хотя, по правде сказать, не знал даже, как называются на моем родном языке веревки, которые надо было тянуть, и мое восхищение догадливостью интернационального отряда сухопутных крабов росло с каждой минутой.