— Куда это вы в такой мороз?

— За покупками, — весело отозвалась Анита. — Папа просил кое-что купить. Хотите с нами?

— Но ведь ты, кажется, хвораешь?

— Выздоравливаю… Свежий воздух только на пользу.

— И когда вернешься?

— Туда и обратно. К ужину буду дома.

Софья Борисовна не успела больше ничего спросить, девушки выбежали на улицу. Смеясь, на виду у шпиков, один из которых привычно пощелкал фотоаппаратом, уселись в «шкоду». Анита припарковала машину за квартал от аптеки, Кшисю высадила еще раньше. Попрощались по-деловому.

— Приглядывай за папой, — попросила Анита. — На тебя только могу надеяться.

— Не волнуйся. — У ясновидящей в глазах светился восторг и упоение. — Ах, как хорошо, как славно!

— Что славно?

— Яночка, ты такая смелая, почему я не такая…

— Будешь смелая, когда хвост прищемят.

Дальше все прошло как по писаному. Никита оказался гениальным организатором дорожных происшествий. Ровно в половине шестого промчался мимо нее на микроавтобусе «мицубиси», и она с криком упала на подмороженный асфальт. Лежать мертвой пришлось недолго, замерзнуть не успела. Даже зеваки не успели собраться, кроме двух-трех, нанятых за деньги. Никита вернулся с каким-то крепко подпитым мужичком и с носилками. Шепнул ей на ухо:

— Умница! Только не переиграй.

Ее положили на носилки, подняли и запихнули в фургон с эмблемой Красного Креста на борту. Бедовый журналист, отснявший на пленку живописный труп девушки на тротуаре и поместивший его в вечерней газете, взял за работу 250 баксов. В фургоне, на ходу, когда Никита разрешил ей воскреснуть, Анита первым делом поинтересовалась, как она, в его представлении, могла переиграть?

— Я за себя опасался, — признался Никита. — Уж больно хотелось тебя пощекотать. Представляешь?

6

Выстроившиеся друг дружке в затылок белые коттеджи на Лазурном берегу. Стиль смешанный: ампир, барокко, современные вкрапления. Ажурные изгороди из металлокерамики, стрельчатые окна. Подъездные аллеи вроде выпавших из собачьей пасти бледно-розовых языков. Нарядные, как торты, коробки гаражей. Из каждого окна можно рукой дотянуться до сонно посапывающего, поседевшего к декабрю Средиземного моря. Один из коттеджей принадлежал де Аршаку, бывшему князю Черкизову, спивающемуся в полном одиночестве господину неопределенной наружности. У него в гостях Анита и ее возлюбленный провели счастливейшие дни своей жизни.

Добрались сюда ранним утром на такси, поселок еще спал, укрытый голубоватым, теплым небесным пологом, и оба на миг оторопели, одинаково им померещилось: не вернулись ли по ошибке в Ялту, в город первого свидания? Хорошее предзнаменование.

Хозяина долго не могли добудиться, колотили и в дверь, и в окна и уж было решили, что его нет дома, начали рассуждать, что делать дальше, как внезапно одно из окон распахнулось и в проеме возникла бородатая фигура в тельняшке, с растрепанной головой и осоловелым ликом. Старик хитро прищурился и произнес на чистейшем русском языке:

— Чего зря ломитесь, ребятки, дверь-то открыта.

Так, через окно, познакомились с князем Черкизовым.

Чуть позже сидели на просторной кухне в лазоревых тонах за завтраком, состоящим из водки, пива, круга подкопченного сыра и каравая белого хлеба с обгорелыми боками. Весь первый день у них не было уверенности, что князь принимает их за тех, кто они есть на самом деле. Он никак не мог запомнить их имена, Аниту упорно называл «мисс Франция», к Никите обращался более длинно — «мой маленький сиракузский друг». Украдкой они даже поспорили. Никита полагал, что у хозяина натуральная белая горячка, Анита возмущенно уверяла, что князь просто дурачится. Впоследствии выяснилось, что оба ошибались. Ближе к вечеру, когда князь после долгого похмельного сна чуточку протрезвел, он открыл им правду. Оказалось, что, как и они, Егорий Александрович принадлежит к подпольной террористической организации «Свободная Европа» и вынужден соблюдать строжайшую конспирацию. Сообщив это, князь попросил «маленького сиракузского друга» выглянуть в окно и проверить, не собралась ли толпа. Никита, даже не выглядывая, ответил, что нет, не собралась.

— Отлично, — обрадовался князь. — Значит, мы их сбили со следа. По этому поводу, друзья мои, не грех пропустить по рюмашке. Но все же не следует терять бдительность. Они вполне могут прятаться в кустах.

— Егорий Александрович, вы опасаетесь кого-то конкретно или вообще? — впадая в заговорщический тон, поинтересовался Никита.

— Понимаю подтекст вашего замечания, мой маленький сиракузский друг, — благодушно улыбнулся князь. — Вероятно, полагаете, старый пьянчужка малость свихнулся. Уверяю, это не так. Кстати, мисс, ваш дражайший родитель тоже считал меня ненормальным, но почему-то, когда понадобилась помощь, обратился именно ко мне. Он ведь у вас, кажется, по роду занятий садовник?

— Скорее историк.

— Ах да, припоминаю… О-хо-хо, грехи наши тяжкие. Вместо того чтобы просто жить, предпочитаем ковыряться в окаменелом дерьме. Один из печальнейших, неоспоримых признаков генетического вырождения… Интеллектуальная некромания…

Вечером, набродившись по побережью, зашли перекусить в пиццерию с пугающим названием «Циклоп». Заведение располагалось в плывущем по камням изящном паруснике с растекающейся по бортам иллюминацией. Праздничное электрическое многоцветье периодически складывалось в изображения фантастических блюд: то это был громадный кусок мяса с лопающимися на нем пузырьками жира, то акулья башка с засунутой в пасть гвоздикой, то длинные гирлянды экзотических фруктов… Однако внутри все оказалось обыденно: несколько столиков, стойка бара, интимное освещение, немногочисленная публика, негромкая музыка откуда-то из-под потолочных стропил. Они заказали бутылку красного вина и фирменную пиццу тоже под названием «Циклоп», занявшую половину стола. Утомленные долгой прогулкой, с жадностью набросились на еду, испытывая жутковатое чувство, что у них один рот на двоих. Вторые сутки они были погружены в то таинственное состояние, когда мужчина и женщина, сосредоточась друг на друге, фактически перестают замечать окружающий мир, но при этом все ощущения приобретают невероятную остроту. Кто испытал подобное на себе, тому не надо объяснять, как это болезненно, а непосвященный все равно не поймет, о чем речь. На Востоке таких, поглощенных друг другом людей называют очарованными странниками, их не трогают, стараются обойти стороной, чтобы не подцепить невзначай анонимный вирус любви.

Разговаривают они обычно так же, как остальные, более или менее нормальные люди, хотя их легко отличить по глазам, в которых тлеют угольки отрешенности, как у наркоманов.

Утолив голод, Никита вернулся к животрепещущей теме: что все-таки собой представляет князь Черкизов и могут ли они считать себя в безопасности, укрывшись у него. Днем Анита отвечала утвердительно, но неохотно, а сейчас, разомлевшая от чудовищной пиццы-циклопа и двух бокалов вина, углубилась в воспоминания. Она помнила, как много лет назад дядя Макс (Егорий Александрович) приезжал к ним в гости в Зомбки. Ей было не больше шести-семи лет, но громадный человек с челюстью крокодила, вдруг поднявший ее с пола и швырнувший к потолку, запечатлелся в ее памяти как одно из жутковатых, неповторимых видений детства наравне с черным мужиком-землекопом, долгие годы являвшимся к ней во сне. История князя или, точнее, та ее часть, которая часто обсуждалась в их доме, была такова. Отпрыск знаменитого рода Черкизовых, эмигрировавших после революции частично во Францию, частично в Канаду, с юности отличался строптивым, чудаковатым нравом, сделавшим его имя притчей во языцех в эмигрантских кругах. Он гусарствовал и колобродил по всей Европе, становясь непременным участником большинства великосветских скандалов, вплоть до пятидесятых годов, до внезапной женитьбы на бедной французской девушке Жанне де Аршак, чьи родители держали небольшой цветочный магазин на улице Красных зорь, который вскоре пришлось заложить за долги. Жанна была одной из шести сестер де Аршак, и, по слухам, князь подобрал ее на Пляс-Пигаль, поселил в своем загородном поместье сперва в качестве наложницы, но так ею увлекся, что не прошло и года, как сочетался с ней законным браком, освященным по католическому обряду. С этого момента Егорий Александрович резко изменил беспутный образ жизни, начав с того, что отказался от наследственной фамилии и отныне именовал себя не иначе как маркиз Максимиллиан де Аршак. Благонравная идиллия супружества продолжалась около пяти лет и многочисленные родичи князя, заинтересованные в его судьбе, возносили хвалу Господу за то, что наставил повесу на путь истинный, хотя лишил попутно ума. Новоиспеченный маркиз и его законная супруга, успевшая за это время закончить медицинский коллеж, достигли столь высоких степеней духовного самосовершенствования, что якобы намеревались отбыть в одну из африканских стран с миссионерской целью, но тут произошел неожиданный срыв. Гром грянул с ясного неба, как это часто бывает в жизни, особенно с русскими людьми. Влюбленные супруги тихо-мирно ужинали в ресторане на Монмартре и о чем-то негромко заспорили (по полицейскому протоколу, выясняли, по чьей вине у них нет детей), постепенно разгорячились, и красавица Жанна, обладавшая, как выяснилось на следствии, вспыльчивым нравом, ткнула мужа вилкой в шею, после чего Максимиллиан-Егорий схватил со стола бутылку «Мадам Клико» урожая 1948 года и обрушил на голову супруги с такой силой, что та и пикнуть не успела, как померла. Перед тем как нанести роковой удар, князь произнес загадочную фразу, ставшую впоследствии основанием для психиатрической экспертизы. Бешено сверкая глазами, он выкрикнул: