– Ты чего удумал-то, Серый? Уж не порешить ли их? – Мужик замер, вогнав лопату в грунт.

– А хоть и порешить. Ты знаешь, сколько золотишка мы уже намыли?

– Дак судя по разговорам, уже никак не меньше шести пудов.

– А ты представь, какие это деньжищи. И все это заберут они, кто и палец о палец не ударил.

– Так бумага у них на то есть, генерал-губернатором писанная. Мне о том Панков сказывал.

– Эт тот, что за зверушками ходит?

– Ага. Он самый.

– Ты ему больше верь. А хоть и правда, нам что с того? Мы ить каторжане, нам нигде жизни не будет. На нас до конца дней клеймо. Ну не обманут они нас, заплатят честь по чести, а ить Пискуну уже месячное жалованье рубанули, Пяльцу и Снурому штраф на десять рублев выдали, то ли еще будет. Так что приедем мы во Владивосток с какими-то деньгами, а пароход еще дождаться нужно, опять же на прокорм деньга пойдет да за постой. А сядем на пароход, так еще сколько нужно будет добираться? Приедем мы в Одессу-маму, и что? Денег нет. Каторжники неприкаянные. Куда подадимся? Опять воровать, опять по хазам да малинам шариться, в ночлежках клопов кормить, опять на Иванов да их деловых шестерить. Об этом ты думал?

– Не. Об этом я не думал, – сбив картуз на глаза, задумчиво почесал затылок Пряха.

– То-то и оно, что не думал. – Серый вальяжно сплюнул сквозь прореху в зубах.

– А что делать-то?

– Раз уж нам и так и сяк с законом нелады, то нужно взять только один раз, но по-крупному, – решительно рубанул щербатый. – Капитан той шхуны ничего не заподозрит, а заподозрит, так денег отвалим – враз думать правильно станет. Во Владивостоке сойдем с большими деньгами на кармане. Доберемся до Одессы, да вот только не горемыками неприкаянными, а с деньгами. Сами барями станем. Тогда нам сам черт не брат. Хошь – до конца дней не работай. Хошь – лавку открой али трактир. Хошь – землицу прикупи да в мироеды подавайся. С деньгами все, что хошь, можно.

– Эво-он ты как загнул, – уже мечтательно протянул мужик.

– Только так, Пряха. Только так, – твердо сказал, как припечатал, Серый.

– А как же ты ентих-то приголубишь, коли они все оружные да караулы выставляють и денно и нощно? – Это уже шепотом, воровато оглядываясь. Не услышал бы кто. А то ведь места и впрямь глухие. Вот не станут разбираться, кто да как, прибьют да оттащат в сторонку, зверью на потраву. Был человек – и нет его.

– А мы что же, дуриком попрем? Э-э, не-эт. Здеся неподалеку, верстах в двадцати, стойбище инородское есть. У них, почитай, в каждом чуме по стволу. Вот к ним пойдем и оружием разживемся. А потом уже сюда да поговорим с ними по душам.

– А можа, караульных ночью изведем, а потом оружие со склада возьмем, да и остальных, пока дрыхнуть? – уже набираясь решимости, предложил Пряха.

– Дурак ты. Все, кто оружный, оружие при себе имеют, и когда спят, рядом держат. Поднимется шум – и здрасте, гости понаехали. А тихо энтих аспидов не возьмешь. Вон третьего дня, гляжу, четверо драчку меж собой затеяли, не всамделишную, а так, шутейную. Шутейно-шутейно, а юшку друг дружке пустили по-настоящему, а дрались – что твои черти. Не, с голыми руками на них идтить не резон. А вот со стволами, на рассвете… Затаимся на горушке, да как они все повылазят – тут их и подстрижем.

– Я дурак. А ты умный? Ить у инородцев тоже мужики есть, да оружные. Я слыхивал, они белку в глаз бьють.

– Слыхал ты верно, да не все. Не могут они в людей стрелять, и по-иному убить не могут, хоть режь их. Сбежать могут, а убить нет. А нам что? Семь бед – один ответ.

– Эт точно? – с надеждой спросил мужик. Как ни странно, но сама мысль об убийстве его не покоробила, тем паче если инородцы ответить не могут.

– Да точно тебе говорю. Ты вот что, Пряха. Об этом разговоре ни гу-гу. Поговорим с мужиками, а как подберется с десяток – так и начнем.

– А можа, еще выждем? Золотишка поболе будет. – Глаза еще недавно затравленного мужика горели алчным огнем. – Опять же шхуна не завтра придет, а в Гижиге какая-никакая, а власть.

– И все это время кайлом махать? Да пошло оно все. А потом перебьем энтих, а остальных заставим золотишко добывать – сами в караул станем. А Гижига? Не бери в голову. Песчанин им так соли на хвоста насыпал, что ввек сюда не сунутся. Так что все шито-крыто будет.

– А инородцы?

– Дались тебе энти инородцы. Мужиков всех под нож пустим, а баб по кругу. Еще и тем, кто дальше пахать будет, подкидывать станем, так они на нас и вовсе молиться будуть. Некому будет весть нести. А как управимся со всем, то и остальных до кучи. Только с нашими и уйдем.

– А ить дело говоришь. Голова ты, Серый.

– А то. Ладно, ты давай не расслабляйся, копай. Рано еще. Вот собьем ватагу, а тогда только держись.

Утро было довольно прохладным. Середина лета, а поди ж ты. Ни с того ни с сего по утрам случаются заморозки. Неделю назад даже снег ночью прошел, днем превратившись сначала в кашу, а потом и вовсе грязь развел. Днем оно потеплее, да и то плюс десять – это не то что даже пятнадцать. Мерзко. Как только люди не болеют, вернее, как это доктору, несмотря ни на что, удается сдерживать болезни в ежовых рукавицах? Антон уже подумывал выписать ему дополнительную премию. Ведь сумел предотвратить болезни: каждый рубль, затраченный на лекарства и жалованье доктору, уже окупился сторицей.

Выйдя из палатки с голым торсом, Песчанин направился к умывальнику. Бритвой, как и большинство в лагере, он не пользовался, так что у него уже появилась бородка, которую он старался поддерживать в приличном состоянии с помощью ножниц, но к бритве не прикасался. Вот вернется на Большую землю – там и приведет себя в божеский вид. Но зубы в порядке содержать и иную гигиену поддерживать он не забывал. Дело это такое, только запусти…

А вот и Задорнов. Этот с бритвой у зеркальца каждое утро – растительность на лице предпочитает не разводить. Вот странное дело. Казалось бы, алкоголик, а за собой смотрит так, что любо-дорого. Что значит воспитание. Задорнов прибыл на Дальний Восток лет пятнадцать назад. Молодой, полный сил и энтузиазма, с намерениями горы свернуть. Но укатали сивку крутые горки. Сама обстановка подвигла его к борьбе с зеленым змием, а этого гада еще никто побороть не смог. Вот и у него не вышло.

Спивающегося, тихого алкоголика нашел Варлам. Надо заметить, что, когда появилась настоящая работа, Глеб Георгиевич взялся за ум, и теперь в нем проснулся настоящий трудоголик. От водки он отказался вообще, на что ему не раз пенял доктор, настаивая на том, чтобы инженер потреблял хотя бы по пятьдесят граммов за обедом: мол, в такой обстановке сам бог велел для профилактики здоровья. Однако, боясь сорваться в штопор, инженер только отмахивался, а когда становилось совсем невмоготу, то не стеснялся и за кайло с лопатой взяться или с лотком посидеть, промывая породу. Что сказать. Антон был этому только рад. Специалистом Задорнов был великолепным. И как его угораздило?