Когда мы с Сэмом наконец вернулись из музея, в доме пахло корицей. Я всегда считала корицу самым лучшим маминым ароматом для выпечки. Она была пряная и сладкая, и весь дом как будто превращался в одно большое объятие. Но сегодня у меня внутри не появилось никакого тёплого чувства. Сегодня я подумала, любил ли Уилли Новотный яблочный мусс с корицей и пробовал ли он когда-нибудь коричное печенье. Я надеялась, что да.

– Не могу поверить, что на выставке вообще никого не было, – мрачно заметил Сэм, как будто прочитав мои мысли. – Уверен, если бы в школе сотню учеников спросили об «Истленде», то получили бы в ответ сто недоумённых взглядов.

Я опустилась на кушетку и вздохнула.

– Теперь я всё понимаю.

– Что именно? Понимаешь, почему он тебя преследовал?

– Да. Подумай сам. Уилли умер, и никто так и не был наказан за то, что корабль утонул. Потом он один целую неделю пролежал в морге. – От одной этой мысли мне становилось страшно. Я никогда не видела морг, но знала, что там жутко. – У него полно причин кого-нибудь преследовать.

Сэм начал возиться с завязками на толстовке. Он прищурил глаза то ли от беспокойства, то ли от недоумения.

– Но почему он выбрал именно тебя?

На этот вопрос я не могла ответить. Мы выяснили, что Уилли не доверял взрослым, но это не объясняло, почему он выбрал меня. В Чикаго было полно других детей. Конечно же, он мог найти того, кто идеально бы ему подошёл. Может быть, того, кто изучал историю «Истленда», или того, кто, как мой папа, любил легенды о призраках. Почему Уилли не выбрал кого-нибудь в этом роде?

Если только…

Если только Уилли не искал того, кому были нужны только факты. Может быть, он искал того, кто мог понять, что он чувствует. Кого-то, кому тоже казалось, что его бросили.

Например, меня.

Несколько минут я сидела совершенно неподвижно, и волоски у меня на руках и на затылке медленно поднимались, как будто ожившие мертвецы. До этой недели я была уверена, что Кэсли собирается меня бросить. Я неправильно её поняла. Я ошибалась насчёт Эмили. Уилли Новотный считал, что о нём все забыли, и его беспокойный дух искал кого-то, кто помог бы ему это исправить.

Надо искать то, о чём не рассказывает история, потому что как раз это может оказаться самым важным. Мамины слова эхом прозвучали у меня в голове. Это был не просто какой-то случайный «обучающий момент», а самый важный момент, то самое сообщение, которое всё это время пытался передать мне Уилли.

Я слетела с кушетки и помчалась на кухню. Мама стояла у духовки в толстых рукавицах, и у неё на носу, как всегда, белело пятно от муки. Я крепко обняла её и тихо прошептала «спасибо».

– Вот это да! – со смехом сказала мама, шатаясь под моим весом. – Пожалуйста. И за что же ты меня благодаришь?

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты могла бы стать отличной учительницей?

Мамино лицо, испачканное мукой, засияло. Возможно, я пожалею об этих словах, но я должна была их сказать. Мамины обучающие моменты не просто надоедливая привычка. Они были очень важны. По-настоящему важны.

С этого дня я всегда буду прислушиваться к её словам.

Ставить эксперимент, анализировать информацию, делать выводы. Это финальные этапы научного метода, которые могут решить судьбу учёного. Теперь меня переполняла надежда, потому что я наконец поняла, почему Уилли выбрал меня! Я также знала, что ему нужно, и была уверена, что смогу ему помочь.

Я распахнула дверь папиного кабинета. Он сидел за столом с ноутбуком. Он широко раскрыл глаза, а потом прижал руку к груди и рассмеялся.

– Клэр! Господи, ты меня напугала! Что случилось?

– Мальчик номер триста девяносто шесть! – выпалила я и поморщилась, потому что Сэм влетел в комнату следом за мной, резко затормозил и врезался мне прямо в спину.

Папа наклонил голову.

– Что?

– Ты сказал, что твой издатель хочет, чтобы ты написал ещё одну книгу?

– Да, – спокойно ответил папа. – Они хотят вторую книгу. А что такое?

– Ты должен включить туда трагедию на «Истленде». И Уилли Новотного. Ему было семь лет, и его отец был чешским столяром.

– Чешским? – раздался за спиной голос Сэма. Кажется, я забыла ему сказать, что по дороге из музея кое-что раскопала. Не только Сэм умел пользоваться гуглом.

– Да, они были эмигрантами из Австро-Венгрии, из той её части, где теперь находится Чехия, – торопливо затараторила я.

Папа по-прежнему недоумённо смотрел на меня, и я продолжала:

– Уилли погиб на пароходе «Истленд», но никто не мог опознать его тело целую неделю, потому что вся его семья тоже погибла.

Папа сидел очень тихо. Я нервно затеребила руки, пытаясь понять, о чём он думает.

– Помнишь, мама сказала, что ты рассказываешь истории, которые были всеми забыты? Про «Истленд» забыли. И про Уилли тоже. Его история очень важна, и несправедливо, что никто её не знает.

Я тараторила без умолку, но мне было всё равно. Я должна была всё рассказать папе. Я была уверена, что он единственный, кто может помочь Уилли.

Папа снял свои очки для чтения. Медленно и осторожно положил их на стол. Я испугалась, что он меня не понял, потому что всё это, наверное, звучало очень странно. А ещё потому, что эта книга была намного сильнее меня. Сильнее папы. Это история трагедии, которая в тот день в 1915 году унесла более восьмисот жизней.

Мужчина в подтяжках с намокшим мальчиком на руках.

Водолаз, который несколько дней нырял в холодную чёрную воду, чтобы вытаскивать людей.

Люди, которые наблюдали с моста на Кларк-стрит.

Волонтёры Красного Креста, день за днём присматривавшие за телом Уилли в ожидании, когда кто-нибудь придёт и заберёт его.

Трагедия «Истленда» изменила Чикаго, но о ней все забыли.

Теперь они вспомнят.

Папа публиковал свои книги в крупном издательстве, и, может быть, он даже не мог сам выбирать, о чём писать. Но в одном я была уверена: Уилли заслуживал большего, чем один пустой зал в местном музее и несколько жалких статей в интернете. И я не остановлюсь, пока он не будет доволен, пока я не найду способ увековечить его память.

– Чешский столяр? – тихо повторил папа. Его голос вывел меня из задумчивости.

– Да, – прошептала я. – Его семья была одной из двадцати двух семей, которые погибли в тот день.

– Откуда ты всё это знаешь? – спросил папа, подняв брови и испытующе глядя на меня.