— Нет, но… одно нарушение не даёт права на второе. Или…

Демьян призвал всю силу воли, чтобы заткнуться. Потому что Архипов, чёрт возьми, прав, а он, Демьян, не успевает думать, его тянет во все стороны. У Дарси есть право знать правду, но эта правда причинит ей немыслимую боль. Как сказать такое? Напичкать её душу страхом, поставить перед страшным выбором — знать или не знать, делать тест или нет.

Архипов изучал Демьяна, смотрел долго и пристально, но глаза его были пустыми.

— Посмотри-ка на меня, Демьян Ерёмин! Хорошо тебя тряхнуло или ещё наподдать? Наглость твоя вроде как поблёкла, и это радует. О чём ты сейчас думаешь?

— О том, что зря вы настроены на плохое. Шансы пятьдесят на пятьдесят, а вы готовитесь к болезни. Вы ведь поэтому не хотите, чтобы Дарси вышла замуж…

— Я не хочу, чтобы она вышла замуж за твоего брата

— За мужчину, которого она любит. — Демьян поморщился на этих словах.

— Да-да, именно за него! — Архипов насмешливо поджал губы. — В такой ситуации слабым не место. Он не выдюжит, сорвётся и причинит Дарси боль.

— Вы не хотите, чтобы Дарси вышла замуж и завела детей. Именно поэтому надо сказать ей правду, а не обманывать, подсовывая ей меня. Если захочет, она сделает тест. Но зачем преждевременно готовиться к поражению?

— А ты веришь в счастливый конец? — Губы Архипова выделялись на лице тонкой белой линией, глаза запали. Насмешка в его голосе разила сквозной горечью. — Скажи-ка мне, Демьян, какой счастливый конец ты видел в своей жизни? То, что мать использовала тебя для шантажа? То, что отец пытался забить тебя до смерти?

— Речь не обо мне и не о превратностях судьбы, а о простой математике. Пятьдесят на пятьдесят — это неплохо, могло быть хуже. Дарси светлый человек, она заслуживает лучшего, и будем надеяться, что судьба её не обидит.

Архипов брезгливо повёл плечами. Печаль его взгляда сменилась презрением.

— Ошибся я в тебе, что ли? Ты казался непробиваемым, а тут вдруг расчувствовался, завёл бабские песни типа «Дарси дышит любовью» и «судьба её не обидит». Мне нужен трезвый помощник, а не сопля, как твой брат. Возьми себя в руки! Назад уже не открутить. Ты любишь жить на краю? Вот и живи! Найди свои яйца и веди себя как мужик! А к плохому исходу я готов потому, что, когда мы узнали диагноз Тамары, сразу проверили Дарси. Два раза проверили, чтобы наверняка. Знаешь, какой результат? Плохой. Судьба её обидела, плевать ей на светлого человека. Дарси заболеет, и очень скоро, так что никаких свадеб с твоим братом и уж точно никаких детей.

Архипов отвернулся. Он сглатывал, кадык резко дёргался, но наружу не вырывалось ни одного звука. Его лицо бледным пятном выделялось на тёмном фоне кресла. Из него ушли все цвета, даже глаза посветлели. В них дымка, неизмеримая глубина горя. Вот она, правда Архипова, его самый большой секрет: в нём только горе, ничего больше. Разбухает тестом, ломится наружу. Всё остальное в его жизни наносное, потому что он переполнен горем, и не осталось места.

— Ты и сам мог догадаться, что всё дело в Дарси, — продолжил он резко, будто обвинял Демьяна. — Факты были в твоих руках. Болеют многие, но прятаться и инсценировать смерть — это слишком уж радикально. На такое идут с одной целью — защитить любимого человека. Тамара хотела подарить дочери двадцать лет счастливой, безоблачной жизни. Поэтому она исчезла, чтобы никто, а особенно Дарси, не задался вопросами о её болезни. В нашем окружении много медиков, а также тех, кто любит копаться в чужих секретах. Вот Тамара и не хотела рисковать. Она бросила дочь из-за любви к ней и жила фотографиями и моими рассказами. А я ради Дарси… Давай, обвиняй меня! Дескать, я встревал в её жизнь, манипулировал… Мне по хрен. Я дал дочери всё, что мог. Так, как мог. Так, как любовь диктовала, а любовь — она, знаешь ли, не обязана быть правильной и честной. Она действует за тебя, твоими руками. Что материнская, что отцовская любовь, что мужчины к женщине, всё одно — высшая сила. И высшая слабость тоже.

Демьян бы ответил, выразил бы сочувствие, или восхищение, или ужас, но он вообще не мог говорить. И чувствовать не мог. Разбился о сказанное Архиповым, душой и телом разбился.

И Архипов об этом знал. Он наказал Демьяна за наглость, за плохую игру и за то, что тот лез в душу, выманивал наружу его горе.

Вот и выманил.

— Теперь ты держишь в руках мои карты. Как будешь играть дальше? — спросил и, не дожидаясь ответа, выпроводил Демьяна из кабинета. Отомстил.

Успешный, неглупый, много чего в жизни повидавший, Демьян стоял в прихожей, потерянно глядя на дверь. Положил ладонь на дверную ручку, а повернуть не может. Не помнит, как двигать пальцами. Час назад мог проломить дверь кулаком, снести плечом, а теперь силится открыть замок, а пальцы не слушаются.

Домработница помогла. Она чирикала что-то весёлое, сетовала на погоду, а он даже не кивнул.

И не помнит, как уходил, куда шёл. Всё вокруг, да и в нём самом казалось скверным. До слепоты непроглядным. Дарси — единственное светлое пятно, но её нет. Или скоро не будет.

Демьян не мог справиться с новостью. Казалось бы, что ему до невесты брата? Но внутри такой кавардак, что не вдохнуть. Как Архипов справился, непонятно. Хотя какое справился… он живёт этим каждую секунду.

Демьян очнулся в сквере перед домом Дарси. Сидел и ждал, когда в окне мелькнёт её силуэт.

Ему было страшно. Невероятная, пугающая власть — знать о человеке нечто настолько жизнеразрушающее. То, о чём Дарси не подозревает.

Она не знает, что стоит на краю тьмы.

Помнится, Демьян посмеялся над Дарси и братом, над заезженным «пойду ради тебя на край света»… а теперь услышал эти два слова совсем по-другому. Край света. Грань между светом и непроглядной тьмой. Дарси ещё стоит на краю, в её мире ещё свет и краски, а Демьян уже рухнул во тьму, неподготовленный не только к жуткой новости, но и к своей реакции. Как будто у него вырвали нутро, и он раскрыт всем ветрам, пустой и заледеневший внутри.

Абсолютная беспомощность.

Демьян не ощущал себя беспомощным даже тогда, когда узнал истинное положение дел агентства. Разгневанным — да, потерявшим контроль — да, но всё равно уверенным в себе и знающим, что решение найдётся. Даже будучи никому не нужным ребёнком, он опирался на неведомую силу внутри. Некоторые называют её стержнем.

А сейчас эта сила подвела его, заставляя скорчиться под окном чужой женщины, сгорая от отчаяния.

— Почему ты запрещаешь мне говорить с врачами?!

Дарси спорит с отцом почти каждый день, и у неё закончилось терпение.

— Твоя мать ясно озвучила свои предпочтения, — в который раз напомнил он.

— Не мне! Мне она ничего не озвучила! Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Может, она хотела меня видеть, а ты не позволил! Может, ты считал её уродливым пятном на безупречном семейном древе!