– Неужели рассудок юной девицы может угаснуть так же, как жизнь старика? – воскликнул Лаэрт. В его голосе я услышала страдание и боль утраты, не уступающие моим собственным чувствам. Я не могла говорить из-за боли в груди. Поэтому запела тонким, прерывающимся голосом. Лаэрт схватил меня за руки и оглядел с головы до ног.

– Если бы ты сохранила рассудок и призывала к отмщению, это не могло бы тронуть меня больше, чем твой вид! – Он стиснул зубы, гнев снова охватил все его существо.

В глазах брата я увидела страсть к насилию, затмевающую свет разума. Я боялась за него, и понимала, что не могу ему доверять. Перебрав содержимое моей корзинки, я достала оттуда несколько увядших стеблей.

– Вот розмарин, это для воспоминаний, – сказала я, засовывая росток в его дублет, разорванный и испачканный во время схватки со стражниками. Я хотела, чтобы брат запомнил меня такой, какой я была прежде, чтобы вспомнил, как мы вместе с ним учились и играли. – А это анютины глазки. Ты знаешь, они у французов для размышлений.

Лаэрт сжал в ладони нежные лилово-белые цветы и зарыдал.

Я повернулась к Гертруде. Королева отвела взгляд в сторону, но позволила мне приблизиться к ней. Я надела ей на шею венок из ароматных стеблей фенхеля, плоские золотистые цветы которого были перевиты увядшим водосбором. По-моему, она не подозревала, что эти цветы символизируют неверность, и что своим подарком я укоряю ее за измену.

С сильно бьющимся сердцем я подошла к Клавдию. Мое появление помешало ему уговорить Лаэрта, и лицо короля дергалось от усилий подавить гнев. Из корзинки я вытащила пригоршню листьев и раздавила их в кулаке, чтобы проявился их сильный запах. Я взяла руку короля, которую он мне неохотно протянул, и прижала листья к его горячей, влажной ладони.

– Для вас рута – ее называют травой милости Божьей, – сказала я, намекая, что ему следует раскаяться в своих злодеяниях. Клавдий не мог знать, что сок руты исцеляет боль в ушах, и что он является противоядием от укуса ядовитых змей. Вот так, защищенная своим безумием и метафорой, я смело объявила королю, что знаю о его преступлении: что это он налил яд в уши короля Гамлета. Своим подарком я обвинила его в том, что он был змеем в саду Дании. По лицу Клавдия было видно, что он не понимает всего этого, на нем была только ненависть.

– А это маргаритка, – сказала я, подбросив вверх венок из белых цветов с желтой, как солнце, сердцевиной. Венок зацепился за выступ короны Клавдия и повис там. Их яркая невинность помогла мне высмеять злобу короля и назвать его узурпатором. Я знала, что маргаритка, лекарство от любой боли, недомогания и телесных ран, не может вылечить болезнь его гнилой души.

Глаза Клавдия горели от унижения и злости. Гертруда положила ладонь на его плечо, чтобы успокоить и сдержать его. Присутствие Лаэрта также защищало меня, так как Клавдий не смел схватить меня или грубо обойтись со мной из опасения еще больше разозлить брата. Все-таки, его внезапное возвращение было послано самим Провидением.

Решив, что моя пьеса подходит к концу, я отошла от Клавдия. Вытянув руки в прощальном жесте, я пропела:

Лаэрт прижал кулаки ко лбу, он дрожал от горя, а Гертруда пыталась его утешить. Только Клавдий наблюдал за мной. Его безжалостные, полные ненависти глаза встретились с моими, он сбросил венок из маргариток на пол и растоптал его ногой.

Приближаясь к двери, которая, как я знала, заперта на замок и находится под охраной Эдмунда, я боялась, что замок навсегда останется моей тюрьмой. Но, к моему удивлению, огромная дверь открылась и выпустила меня.

Потом я увидела, как Клавдий перевел взгляд на Эдмунда и медленно кивнул ему, а потом повел головой в мою сторону. «Следуй за ней!» – говорил его жест.

Я слишком долго искушала свою счастливую судьбу.

Я в последний раз покинула огромный, мрачный зал Эльсинора. Несмотря на то, что опасность шла за мной по пятам, заставляя спешить, растущая печаль замедляла мои шаги. На залитом солнцем дворе замка люди собирались редкими группами и разговаривали, возможно, взвешивали действия Фортинбраса против обороны короля. Внезапная вспышка мятежа пронеслась подобно летней грозе. Но гроза все еще бушевала в стенах Эльсинора, где жаркий гнев Лаэрта сражался с холодным могуществом Клавдия. Глаза мои застилали слезы, и мир вокруг расплывался, как во время дождя.

Моя печаль уступила место леденящему страху. Не была ли моя игра, как и игра Гамлета, когда он намекнул на убийство короля, опасной выходкой? Возможно, но эта сцена стала моим коротким актом мести. Пусть я и не могла воздать Клавдию по заслугам за его преступления, или укорить Гертруду за предательство, я нанесла удар по их совести. Я сыграла сцену безумия до конца, чтобы никто не усомнился в моей притворной смерти.

Я пересекла оживленный двор и двинулась к открытым воротам Эльсинора. Никто не смотрел на меня, пока я шла, и все же я чувствовала, что за мной следят. Неужели это Эдмунд? Я не смела оглянуться, но надеялась, что Горацио следует за мной по пятам. Я молилась, чтобы Смерть не оказалась более проворной, чем мой верный друг.

Я пошла дальше, вышла из ворот на столбовую дорогу. Маленький мальчик, который гнался за цесаркой, налетел на меня, но не извинился. Повозка, груженная зерном, с грохотом пронеслась по дороге, и я отскочила в сторону, чтобы она меня не задела. Я не оглядывалась назад, на замок, где из меня вырастили леди, где я пользовалась расположением королевы, и где за мной ухаживал принц, а потом бросил. Ощутив солнечные лучи на своей спине, я поняла, что вышла из холодной тени от стен Эльсинора.

Поднявшись на вершину холма, я покинула столбовую дорогу и спустилась через луг в долину, где текла река. Мелкие создания убегали и взлетали передо мной, испуганные моим приближением. Я подумала, что никогда больше не пройду этой дорогой, предвкушая радость встречи с Гамлетом. Я раздвигала руками шелестящие травы и нежно обнимала ладонями головки умирающих цветов, прощаясь со всем, к чему прикасалась.

Я прошла по тому месту у поворота реки, откуда Гамлет наблюдал, как я плыла, когда была еще ребенком. Подошла к иве, которая была живым символом плачущей Природы. Ее ветви поднимались вверх изящной аркой, а потом струились к земле и окунали концы в воду. Я смотрела, как опавшие листья расплывались по поверхности воды, бурлящей, будто она текла над камнями. Река стала полноводной и широкой после недавнего дождя. Я понимала, что вода в ней будет холодной. Утки качались на волнах среди стеблей рогоза у кромки берега, раздавался крик зимородка, прячущегося в кустах.

Мне казалось, что я в полном одиночестве, а знакомые картины природы навевали покой. Я взяла сплетенные ранее венки и надела себе на шею, наслаждаясь их сладким ароматом увядания. Хоть я и знала, что враг дышит мне в спину, выжидая подходящего случая, чтобы нанести удар, я верила, что Горацио меня защитит. Я даже не взяла с собой кинжал, опасаясь потерять его в воде. Мне хотелось немного полежать на согретом солнцем берегу и предаться приятным воспоминаниям перед тем, как отправиться в путешествие в неведомое будущее. Но предусмотрительность подсказывала мне, что нельзя терять времени, и нельзя подрывать решимость слишком долгими раздумьями. Поэтому я достала из кармана маленькую бутылочку. Мои пальцы дрожали, когда я откупорила ее и вылила содержимое в рот. Темный сироп мандрагоры, сладкий и крепкий, скользнул вниз, в желудок. Я слизнула последние капли с горлышка бутылки, бросила ее в воду, и она пошла ко дну и исчезла.