чего вдруг брешет? Гражданин дает показания, не растерялся.

Они закричали наперебой:

– Брешет! Он на берегу шарился. Она уже тут была. Гашник[26] заставь его вывернуть!

– А раньше вы видели ее в порту?

Беспризорные крутятся тут постоянно. Нанберги – хорошо одетая пара, могли приметить. У таких, как Нанберг, шпана «колола марочки» – воровала носовые платки, а при случае и деньги, конечно.

– Гражданка видная, блондинка. С ней был мужчина, очень высокого роста, крупный, бритая голова.

– Может, и была. Может, с бритым, а то с бру́нетом. Мне без интересу тебе вспоминать.

– А если интерес найдется?

– Давай свой интерес. Найдется гривенник или пошамать, я те мигну[27].

Я порылся в кармане, вынул несколько монет, прибавил к ним папиросы, коробку спичек. Положил на край сваи.

– Видел навроде я эту мазиху[28]. Пальтецо с мехом, – он замысловато выругался, – фраер ее завел на пароход, под локоть ухватил, фу ты ну ты. Муж видать али кавалер. Обомшелый бурш в фуражечке!

Я с трудом вспомнил, откуда это выражение. Вовсе не из блатной фени. Так гимназисты называют взрослых студентов. Пока беспризорные делили добычу, я подошел к гражданину, который нашел тело.

– Вы ведь ее не вытаскивали из воды? На песке нет следов, воды вокруг тела не много. Одежда у вас сухая абсолютно.

Зыкин оживился. Ему нравится козырять мелкой властью.

– Ты, слышь, гражданин, ты этого мне тут! Милицию вводишь в заблуждение.

Гражданин забеспокоился.

– Товарищи, вы что же, этим жуликам поверили? Я возмущаюсь, – он тыкал в сторону беспризорников, в ответ полетели свистки, ругательства, мелкие камни.

– А почему же не верить? В Советском государстве все равны. Дети пострадали, как все. Мы вынуждены взяться за их перевоспитание. Но оснований им не верить нет, такие же граждане.

Я давно понял, что «слова плакатов» прекрасно работают. Настраивают свидетелей сразу на нужный официальный лад.

– Ладно, что там. Нашел я ее на берегу. Рыбалить пришел, лодку столкнуть – а она тут – между лодок. Вроде с парохода, думаю, спихнули в воду, а то, может, сама того. Вот те крест, – он размашисто замахал на купол собора. – Я ничего брать не хотел, я так посмотреть, может, жива.

– И как, жива?

Он набычился, уловив насмешку.

– Я не трогал ничего! Колцо (так и произносит) там с красным камушком, какие, может, бусы. Я ничего этого не брал!

– Этого нет, а что тогда взяли?

– Бес попутал, – он порылся. – Взял вот с тела, потом крикнул остальных. Сверток! С поднизу пальта у нее прицеплен был, в кармане.

– Достали его, значит, из внутреннего кармана ее пальто, – я рассматривал влажный, тяжелый сверток.

– Там вроде на булавку было – на ткани английская булавка. Ничего больше, – снова широко крестится, сникает под взглядом Зыкина, добавляет: – Честное слово, как рабочий говорю!

– А где работаешь?

Я развернул сверток, плотная ткань вроде березента. Внутри червонцы – круглый вензель, портрет Ленина, старые деньги, «обеспечиваются достоянием республики». Товарные ордера Торгсина, довольно много. Банкноты из пеньки, да еще и пропитаны животным клеем. От воды сбились в плотный кирпич.

Рыжая лошадка смирно ждет, пока тело кладут в телегу. Плотнее запахиваю на мертвом теле полы ненужного больше ей пальто, чтобы прикрыть ноги. Возница трогает.

Агнесса

В кабинет зашел Репин. Сел, подтащив стул поближе к окну. Раскрыл какую-то книгу. Чтением его снабжает Сидорня. Мне не удалось выявить никакой закономерности в его вкусах. Это могла оказаться и машинная копия брошюры «Защита права народа и завоеваний революции в пределах города Петрозаводска», и «Инструкция народным следователям». На этот раз – это пухлый том в нарядном, но загаженном переплете, – какой-то роман.

– Сильнейшая вещь, – Репин полистал страницы и, прижав одну пальцем, прочел: – «Закон заставляет ползти улиткой и того, кто мог бы взлететь орлом. Лишь свобода порождает гигантов!»

Я разглядел заглавие: «Разбойники», пьеса Фридриха Шиллера.

– Я видел эту драму на сцене, столичные актеры ставили.

– Поглядеть бы!

– Вы разве не собирались на выезд?

Утром на собрании говорили об облаве в районе базара. В квартале сдавали квартиры и комнаты проституткам. Репин неожиданно покраснел, как кубанский борщ:

– Не, туда не поеду. Если приказ только.

Я не стал спрашивал почему, но он продолжил:

– Не люблю этого, их хватаешь, а они в слезы! И молоденькие есть. Ну его. Куры!

– Я, знаете, вообще думаю, что смысла в таких облавах не много, – согласился я. – Временный эффект. Сразу же вернутся обратно. По-хорошему весь квартал нужно снести. Трущобы, по сути, питательный раствор для любого рода преступности.

Репин заволновался, бросил свою книгу.

– А зачем же сразу сносить? Вот старуха там живет. Я у нее беру антрацит на самокрутки. Как муж ее помер, так квартирный хозяин все в долг описал. Куда ее, если сносить?

В каком-то смысле Репин – абсолютный идеалист. Его горячность вызывает уважение.

– Ботинки у нее были, тьфу, дешевенькие. Так хозяин и их забрал, сволочь. Главное, ношеные. И номер не его, бабский, куда ему? А вот же!

– Вы подтверждаете мою мысль. Табак она наверняка продает краденый. Хорошо, если чем похуже не торгует. Разве не лучше постепенно избавляться от подобных районов в городе?

Идею полной перестройки трущоб обсуждали еще до семнадцатого года. И я считал, что эта мера может сработать, в других же странах помогло… Но спорил вполсилы, думал о теле в прозекторской.

– Мы ночлежки счистим, куда бабка пойдет? Пока социалистическая стройка не развернется, чтобы ей предоставить другое жилье? А табак-то у меня, вы, товарищ Егор, сами брали! Теперь говорите, краденый!

– Да я почти и не курю папиросы, когда это я брал? Да не горячитесь вы, Вася. Лучше помогите. Нужно вести записи во время исследования тела. Я могу на вас рассчитывать?

– Да что уж, можете.

Он махнул рукой, нашарил спички и вышел. Хотя обычно курил, даже не открывая окон.

Кожа серых перчаток на руке Агнессы Нанберг от воды стала жесткой – снимаю их ножницами, аккуратно, чтобы не повредить кожу пальцев, ладоней. «Перчатки смерти», врачи называют так сильную мацерацию кожных покровов, когда эпидермис отделяется от кистей рук. Частое явление, если тело долго пробыло в воде. Может затруднить опознание. Но сомнений нет, на правой руке явно заметен искривленный мизинец.

Что будет с Нанбергом, когда он узнает, что его жену нашли? Но это уже не имеет значения. Ведь и жены у него больше нет. Но, может, сам Нанберг вовсе не хотел, а боялся, что тело жены все-таки найдут? Странно, человек умер, и вот после смерти начинается его вторая жизнь.