атаку на религию!» В воздухе белый парок. На тротуарах сугробы по колено. Граждане пробираются тропками, скользя. Накануне теплая погода резко изменилась, разыгралась метель. Неожиданно ударили почти сибирские морозы. Провода трамвая гудят под наледью. Сноп синих искр бьет из-под вагона, колесам не пробиться сквозь заносы.

– Тут ему и шабаш, заночует! – извозчик, отпустив ехидное в адрес трамвая-конкурента, тут же уезжает, взяв пассажира.

Спящие львы у здания банка в шапках снега, морды, как у стариков, в глубоких складках на фоне темнеющего неба.

На Святки я был приглашен к Захидовым. Их дом оставался одним из немногих в городе, где я продолжал бывать. Алексан Захидов мой приятель со студенческих времен. Впрочем, он приятельствовал со всеми. По-прежнему при случае радушно приглашал на ужины и карты. Медицину быстро бросил. Увлекся масонством, потом революционными идеями. После бросил и их. Семейное дело и до семнадцатого года процветало, Захидовы вели успешную торговлю: ткани, кожи, колониальные товары. Возили через Сухум кофе. При НЭПе Алексан возобновил коммерцию, хоть и с меньшим размахом. Его жена, Юлия Николаевна, была причиной, по которой я и стремился, и не хотел бывать у них. Я подумал, быть может, лучше не идти к ним? Заглянуть в подвал поэтов. Может, там будет и девушка в берете? Но воля капитулировала, – в конце концов я убедил себя, что прятаться глупо. Врать себе – последнее дело. Я хотел увидеть Юлию Николаевну. Вот и все.

Захидовы сохранили квартиру, несмотря на революционную чехарду. Вроде бы, как и всюду, здесь был организован домком. По привычке я называл их дом как прежде – Дом за углом конторы Государственного банка. Но тот был уже Народный, банк РСФСР. Однако сам дом изменился мало, почти не пострадав от перестрелок. Только на светлом фасаде пятна афиш, – «варьете-концерт, лирическая певица Мурочка Антелли из Одессы», – будто заворачивался в повседневную суету. Придержал дверь, – парадное не забито, как всюду. Из широкого керамического панно вылетел кусок раскрашенной плитки. Греческий герой, в тоге и лилиях, остался без половины лица и с подбитым глазом. Из-за этого грек немного напоминал мне товарища Репина. Капсула лифта мертва и недвижима с того самого дня, как в городе окончательно поменялась власть, ковер на лестнице снят. Но медная табличка квартиры начищена. Уже в прихожей слышны знакомые запахи – острый – сигарного табака, свежий и влажный – цветов, мебельной полироли, ароматы кухни, мокрого от снега сукна. Почти свой человек в доме, я оставил пальто и прошел в гостиную.

Общество там непривычно пестро. Двубортные солидные тройки, пиджаки английского образца, военные галифе и даже косоворотки. Я порадовался, что все стало проще, да и визитки приличной не достать. Сам я тоже был по-простому, пожалуй, разве что гладко выбрит и в чистой сорочке.

Шторы подняты. За вымытыми стеклами высокого окна сумерки уходили в густую сирень, какая бывала только здесь, на юге, длинными вечерами. Юлия Николаевна, жена Алексана, стояла у столика, перебирая цветы. Вокруг крутился незнакомый мне тип в сапогах гнусного желтого цвета. Юлия подстриглась по новой моде – коротко, открытая шея, беззащитный затылок в блестящей шапочке темных волос. Прическа ей шла, Юлия просто еще больше стала собою. Только сильно похудела, и движения резкие. Рядом – пепельница, папиросы, начала курить, а я и не знал. Тип в сапогах махал руками, заглядывал в лицо. Она чуть отстранилась, усмехаясь.

Labium superius – верхняя губа на латыни, но не передать никакими словами прелести губ Юлии Николаевны, выкрашенных темной помадой. Над изгибом – крошечная родинка. Платье открывает спину, линию острых позвонков. Тонкая, но сильная рука, великолепно очерченные мышцы, – лаун-теннис в парке регулярно. «Вся поверхность тела женщины покрыта кожею несравненно более тонкой и нежной, чем у мужчины, принимающей более темный оттенок на околососковом кружке», – так сказано в учебнике. Плохи мои дела. Когда же кончится это? Почему даже туннель, страшный бег по Новороссийску и все те долгие ночи не смогли это прекратить? Я говорил себе, что я люблю Юлию. Но было ли это то самое чувство? Видеть ее – как зависеть от опия: и заряжает, и губит. Хуже. Как средство при гангрене, которое не вернет конечность, не принесет излечения, только ненадолго облегчит боль. Даже когда я не думал о ней, я замечал ее черты в других женщинах. Как снимает перчатку, как подносит к лицу тонкие пальцы. «Качает черт качели мохнатою рукой. Качает и смеется…»[29]

Я хотел незаметно пройти мимо них, но Алексан поймал меня и представил ее собеседнику. Оказалось, это председатель домкома. Мы раскланялись, разговор не клеился. Алексан не замечал неловкости. Юлия Николаевна была мне рада. А я, как всегда в ее присутствии, смущен. Старался говорить короче. Алексан вернулся к прерванному разговору.

– Пока никак, Юленька. Не выпускают.

Захидовы хотели уехать из Ростова. Сначала в Одессу, потом за границу.

Она сначала задохнулась, а потом сделала усилие и рассмеялась.

– Как же тогда?

– Нужно выправить паспорт. Выдачей ведает Наркомат иностранных дел. Потом – виза. Ее дадут, если… – Алексан развел руками и процитировал: – «Нет законных препятствий к выезду». Но какие препоны могут быть, только сам наркомат и ведает. Или Господь Бог.

Он говорил улыбаясь.

– Я все равно уеду, уеду, – Юлия нажала на папиросу так, что та сломалась в мундштуке.

Тип в сапогах погнусавил что-то про директивы и нормативы (разговор явно стал ему неприятен) и отошел.

– Не знаю, зачем она придумала эту необходимость в отъезде? – Захидов говорил, уже обращаясь ко мне. – Все успокоится, тогда и поедем. Ведь и большевики тоже люди, чай, кофей, кожа на обувь, – он показал глазами на типа в желтых сапогах, – им нужны, покупать не перестанут.

– Вот принимаем его у себя уж который раз. Обещал помочь с выдачей паспорта. – Юлия говорила с ослепительной холодной улыбкой, не стараясь понизить голос, легко кивая в сторону желтых сапог. – Разбогател на торговле селедками. А после как-то пролез в ведомство. Недавно хвалился, представьте, купил дубовые шкафы прямо с книгами. По случаю, как он выражается. Книги – все с неразрезанными страницами.

Юлия улыбнулась уже мне и нежно коснулась плеча Алексана. Я, извинившись, отошел от них под выдуманным предлогом.

И тогда увидел знакомый силуэт. Липчанская. Вот так номер. На ловца и зверь. Открытое платье, очень гладкие руки, сводит волосы порошком, что ли? Глаза подведены, на шее крупные красные камни. Меня она то ли не заметила, то ли сделала вид. С ней рядом господин в пиджаке из твида. Впрочем, как я говорил, Захидов дружил со всеми, и в его гостиной, как и во многих